Гражданин! Мать - это республика, а папа - стакан портвейна.
Новый пост для мелких фиков по 33 несчастьям/A Series of Unfortunate Events (прошлогодний вот). Было бы неплохо, наверное, начать его не с бессмысленного драббла про кроссдрессинг, но что есть, то есть х)
6. Six Inch Heels (Бертран Бодлер/Беатрис Бодлер/Лемони Сникет, пре-канон, использование маскировочного набора ГПВ не по назначению)6. Six Inch Heels
Когда он входит в залу, бал уже в разгаре: оркестр играет джаз, мимо проносятся танцующие пары, кто-то из гостей уже успел обронить или снять маску и танцует без неё. Некоторые дамы, как успевает заметить Бертран, сбросили и туфли – отлично, значит, ничего страшного, если он сам в какой-то момент разуется. То, что практически все женские наряды, входящие в традиционный набор для маскировки, идут в комплекте с туфлями на шпильке – вопиющая несправедливость: спрятанные в каблуках напильники и отмычки, безусловно, могут пригодиться, но ходить в такой обуви с непривычки тяжело, что уж говорить о танцах.
Некоторые гости, особенно те, что постарше, косятся на него. Оно и понятно: согласно неписаному правилу, явиться на бал-маскарад в стандартном костюме ГПВ, не постаравшись придумать новый оригинальный образ – дурной тон. Многим из этих людей наверняка доводилось самим втискиваться в точно такую же узкую юбку, застёгивать точно такую же обтягивающую блузку и притворяться секретаршей в том или ином учреждении, чтобы следить за посетителями или втихаря снимать копии с секретных документов, подписываемых работодателем. Некоторые, в свою очередь, посматривают на него без неодобрения – скорее, с интересом. На лицах пары-тройки из них читается узнавание, что подозрительно, поскольку сам Бертран этих людей не узнаёт. Он замечает мать Рамоны, герцогиню Виннипегскую, которая окидывает его рассеянным взглядом, не отвлекаясь от разговора с каким-то пожилым бородачом, и не узнаёт его, и капитана Уиддершинса, который тоже явно его не узнаёт и откровенно пялится на его ноги. Беатрис нигде не видно. Лемони – тоже.
- Прошу прощения, signorina, - игриво произносит кто-то у самого его уха, и чья-то рука проворно обвивает его талию, - мне показалось, или вы скучаете?
- Скорее, осматриваюсь. Привет, Монти, - Бертран оглядывает друга с головы до ног, от подола тоги до цветов в волосах и рогов на голове. - Папье-маше?
- Что, рога? А, ну да. Не хватило, знаешь ли, времени отрастить свои. Ты давно здесь?
- Только что пришёл. Непредвиденные обстоятельства, - Бертран решает не вдаваться в подробности. Обстоятельства в первую очередь касаются не его, а Кит, и не ему решать, кого ставить о них в известность, а кого – нет. - Видишь, даже не хватило времени подготовить нормальный костюм.
- Вот уж из-за этого переживать точно не смей. Выглядишь... - Монти демонстративно отстраняется, чтобы получше рассмотреть его наряд, - сногсшибательно.
- Однако ты меня сразу узнал, - напоминает Бертран. На самом деле его не особо волнует, что подумают прочие гости о его костюме, но спорить с Монти, особенно не всерьёз, всегда весело. - А смысл бал-маскарада – в том, чтобы не знать, кто прячется под маской.
- Друг мой, смею напомнить, что мы жили в одной квартире... сколько лет? Пять, шесть? В любом случае, меня тебе не провести. О, а вот и Беатрис.
Сначала Бертран замечает летучую мышь – чучело, венчающее причёску. Потом Беатрис выныривает из толпы рядом с ними, подхватив длинную юбку. Потом она – вся чёрный бархат и блеск серебра, и отблески света в волосах – переводит взгляд с Монти на него, изумлённо распахивает глаза и даже чуточку приоткрывает рот.
Беатрис Бодлер сложно сбить с толку и ещё сложнее смутить, но сейчас она краснеет – редкое зрелище, воистину редкое и удивительное.
И очень, очень привлекательное, но это – само собой.
- Полюбуйся, кого я нашёл, principessa, - довольно говорит Монти. - Ты искала по всему особняку своего кавалера, а надо было искать прекрасную даму.
Беатрис кивает, не сводя завороженного взгляда с Бертрана.
- Монти, - наконец говорит она, - ты – золото. Бертран, что это?
- Костюм секретаря из набора для маскировки, разумеется. У тебя должен быть точно такой же.
- Я знаю, что это костюм секретаря, - она подходит к нему ближе и смотрит на него снизу вверх – шпильки добавляют ей дюймов пять роста, но сегодня Бертран тоже на каблуках. - Я спрашиваю, - восторженно и страдальчески одновременно продолжает она, - что это за порнография? Как тебя сюда впустили? Они решили, что ты будешь выпрыгивать из торта? Монти, Эр случайно не говорила: у нас что, кто-то должен выпрыгивать из торта?
- Пожалуй, я схожу спрошу, - Монти подмигивает ей и скрывается среди танцующих.
Беатрис хватает Бертрана за руку и оттаскивает в сторону.
- Дай мне ещё на тебя посмотреть, - азартно говорит она.
- Только не толкайся, я на каблуках.
- О, поверь мне, я вижу, что ты на каблуках. Это что, моя помада? Ты брал мою помаду?
- Ну извини, - Бертран знает, что на самом деле она вовсе не сердится, поэтому даже не старается принять серьёзный вид, - не успел купить свою собственную.
Беатрис прищуривается:
- Что ещё из моих вещей ты позаимствовал, извращенец?
- Ничего.
- Но признавайся, на тебе же дамское бельё.
- Нет.
- Хочешь сказать, ты умудрился натянуть эту юбку на мужские трусы?
- Нет.
Брови Беатрис взмывают вверх, и Бертран, несмотря на громкую музыку, готов поклясться, что слышит, как она тихонько ахает.
- Только не кричи об этом на весь особняк, - поспешно говорит он.
Беатрис отступает от него на шаг.
- Мне нужен Лемони, - решительно говорит она. - Я не собираюсь выносить это в одиночку. Пусть он тоже мучается. Лемони! Эй, Лемони!
Сникет появляется как по волшебству – можно подумать, он заколдован, обречён вечно следовать за Беатрис, когда и куда она бы его не позвала. Он бросает на Бертрана взгляд из-под широкополой шляпы с пером – и замирает, сообразив, кто перед ним. В отличие от Беатрис Бодлер, Лемони Сникет при определённых обстоятельствах краснеет легко и довольно часто; Бертран уже не раз имел удовольствие это наблюдать и всякий раз думает, что не может наглядеться.
- Мистер Сникет, - сахарным тоном тянет Беатрис, - разрешите представить вам нашу союзницу мисс Марксон.
Лемони молча таращится на него, а потом вдруг протягивает ему руку.
- Очень приятно, - сдавленно говорит он и подносит руку Бертрана к губам.
Возможно, румянец – это заразно, потому что теперь Бертран чувствует, что его собственные щёки горят.
Беатрис дожидается, пока Лемони поцелует руку Бертрана – поцелуй длится несколько дольше, чем предусмотрено этикетом – и, обхватив Лемони одной рукой за плечи, притягивает его к себе и что-то шепчет ему на ухо. Бертран не слышит, но догадывается, что именно, и Сникету к лицу та смесь смущения и желания, которую он сейчас видит в его глазах.
- Бертран, - всё тем же сдавленным голосом произносит Лемони, - моя сестра здесь?
- Да.
- Я так понимаю, ваша поездка прошла успешно?
- По большей части.
- Мне надо будет найти её потом. Да, потом, - Лемони теребит верхнюю пуговицу рубашки, будто желая её расстегнуть, но не решаясь, или попросту не зная, куда деть руки. Где-то поблизости раздаётся хлопок, и все трое разом вздрагивают и оборачиваются, но это всего-навсего официант откупорил бутылку шампанского.
- Я думаю, нам стоит показать мисс Марксон зимний сад герцогини Виннипегской, - ослепительно улыбаясь, предлагает Беатрис. - Там восхитительно и наверняка менее людно, чем здесь. Возможно даже, что там совсем никого нет.
- Прекрасная идея, - соглашается Лемони. - Если мисс Марксон не против, конечно.
Не против ли «мисс Марксон» – это, конечно, неправильный вопрос, размышляет Бертран. Правильный вопрос звучал бы так: не против ли герцогиня Виннипегская, чтобы друзья её дочери использовали её зимний сад в своих пусть не коварных, но и не невинных целях? Впрочем, спросить не предоставляется возможности, а если бы такая возможность и была, никто из них, ясное дело, ею бы не воспользовался.
- Я бы с удовольствием взглянула на зимний сад, - говорит он.
Лемони Сникет покидает бальную залу с двумя дамами под руку.
7. Когда б мы жили без затей (Бертран Бодлер/Беатрис Бодлер/Лемони Сникет, пре-канон со скачками в канонный таймлайн, мои пять копеек на тему теории о Вайолет Сникет)7. Когда б мы жили без затей
Когда б мы жили без затей,
Я нарожала бы детей
От всех, кого любила –
Всех видов и мастей.
(Вероника Долина, «Когда б мы жили без затей...»)
- Нам нужно трое детей, - внезапно заявляет Беатрис. Лемони вскидывает голову – книга, которую он читает, не слишком интересна, но волонтёр, бравший её в библиотеке до него, оставил в ней послание, подчеркнув определённые строки, и в попытках расшифровать его он успел забыть о том, что в комнате он не один. Беатрис как ни в чём не бывало продолжает шить и, кажется, вовсе не ждёт от него ответа, но вряд ли она стала бы озвучивать свои мысли, если бы, как и он, забыла, что в комнате есть кто-то ещё. Так что следовало бы ответить, вот только Лемони совершенно не знает, что.
- Я уверен, что ты сможешь пролезть туда и сама, - наконец говорит он. Беатрис откладывает рукоделие – новую куртку, к которой она пришивает дополнительный потайной карман – и непонимающе смотрит на него.
- Куда пролезу? Ты о чём вообще?
- В галерею. Я так понимаю, ты о пятничной миссии. Жак ведь проверил: вентиляционная шахта достаточно широка, чтобы в неё мог забраться взрослый человек – не моих габаритов, но твоих – вполне. Так что детей можно не привлекать. И, кстати, зачем именно трое?
Беатрис, наконец сообразив, о чём он, закатывает глаза.
- Я поражаюсь вашей логике, мистер Сникет, - говорит она насмешливо, но беззлобно. У неё прядь волос выбилась из причёски, и Лемони хочется заправить её ей за ухо, но для этого пришлось бы вставать с дивана и идти на другой конец комнаты. Вот так и подкрадывается старость, рассеянно думает он – не может заставить себя пересечь комнату ради любимой женщины, а ведь ему и двадцати пяти ещё нет. – Нет, я не о пятничной миссии. Я о том, что нам! С тобой! И с Бертраном! Нужно трое детей. Вот и всё, что я имела в виду.
- Хорошо, - легко соглашается Лемони. Это опасная тема для разговора – тема, связанная с планами на будущее, которые людям, ведущим их образ жизни, строить довольно-таки бессмысленно, а то и опасно. Но Беатрис всегда плевать было на опасности – по крайней мере, когда речь шла о её собственной жизни, а не о жизнях других. – Сейчас?
Беатрис смеётся.
- Нет, не сейчас, конечно же, - говорит она. По лёгкой растерянности на её лице Лемони догадывается, что она особо не задумывалась, когда именно. – Когда-нибудь. Когда условия будут подходящие.
(А когда они оказались бы подходящими? Особенно для них троих, как ей тогда мечталось? Это осталось одним из миллиона вопросов, насчёт которых он так и не определился, правильными они были или неправильными, потому что он не успел их ей задать. Так же как и «Почему вы ничего мне сразу не рассказали?». Или «Неужели вы думали, что я стану вас меньше любить, узнав, что вы сделали, как будто я и сам никогда не совершал ужасных поступков, полагая, что у меня нет иного выбора?». Или «Зачем ты читала сыну «Анну Каренину» и учила дочь рисовать шрамы на лице с помощью грима? Чтобы они однажды ступили на тот же путь, что и мы с тобой, или чтобы знали его достаточно хорошо для того, чтобы его избежать?». О чём она думала, его Беатриче – самоотверженная, прихотливая, гениальная, сумасбродная – когда клала ладонь на округлившийся живот, укачивала детей, перешивала платья для беременных или отдавала их в благотворительные магазины, заплетала косы Вайолет, собирала завтраки в школу, бегала в банк беседовать с этим невыносимым занудой По, прятала от детей спички – не потому, что с огнём связаны какие-то конкретные воспоминания, какая-то совершенно определённая дурная слава, а просто потому, что играть со спичками опасно? Он точно знал некоторые вещи – например, что она нравилась всем соседям, что считалась хорошей матерью, что всегда оставалась самой прекрасной женщиной на свете – но не ответы на все эти вопросы.
И понимала ли она, что оказалась почти права? У них с Бертраном было трое детей, и мальчик был очень, очень похож на неё. Когда он впервые увидел среднего из детей Бодлер на фото, ему, конечно, сперва больше всего в глаза бросились очки: Бертран, сколько он его помнил, тоже всегда ходил в очках, они у него даже похожей формы были. Но густые, тёмные, чуть вьющиеся волосы были от неё, и карие глаза, и форма лица. Вспоминала ли она о той давней шуточной беседе, когда причёсывала Клауса или повязывала ему галстук, бросала беглый взгляд в зеркало – и, несомненно, замечала, как сильно они с сыном похожи? Или тот беззаботный день стёрся из её памяти, навеки уйдя туда, куда дорога всем воспоминаниям, вызывающим лишь приглушённую боль?
Он не забывал. Никогда)
- Минут через десять будет готово, - сообщает Бертран, зайдя в комнату. Он вытирает руки о фартук и с интересом переводит взгляд с Беатрис на Лемони. - О чём вы говорили?
- Беатрис считает, что нам нужно трое детей, - говорит Лемони.
- Почему именно трое?
- Видишь, - Беатрис картинно указывает на Бертрана рукой, - он сразу сообразил, о чём я!
- Я понятия не имею, о чём ты, но надеюсь, что о том же, о чём и я, - Бертран присаживается на стул, на котором вперемешку висят его рубашка, накидка Беатрис и пиджак Лемони – а может, пиджак Бертрана: Лемони надевал его вчера и заметил, что тот жмёт в плечах. Бертрану и Беатрис проще таскать его одежду, чем ему – их; если оставить этот пиджак висеть на стуле, рано или поздно его возьмёт и Беатрис. – Так почему именно трое?
- Ну как же – чтобы один был похож на тебя, один на меня, а один на Лемони.
- А если кто-то из них не будет похож ни на одного из нас? - не может удержаться Лемони. – Допустим, если один из них будет похож... - слова «на бабушку или дедушку» застывают у него на языке. Порой он не уверен, помнит ли и в самом деле своих родителей, или это просто его писательское воображение рисует их образы на основе рассказов Жака и Кит. Его пугают моменты, когда он в этом не уверен: что встанет под сомнение следующим? Воспоминания об их ферме, об играх с братом и сестрой до того, как их забрали, о первых книгах, что он прочёл, и первых мелодиях, что он запомнил? Беатрис не видела своих родителей двадцать лет. Бертран своих родителей не видел никогда.
- Сдадим в детдом, ясное дело, - говорит Бертран с серьёзным видом, но в его глазах и уголках губ уже начинает зарождаться та улыбка, которую Лемони так любит.
(Да, он не забывал. Как тут забудешь, когда каждое фото, которое он аккуратно вкладывал в папку или прикреплял кнопками к стене среди газетных вырезок и копий документов, вызывало в памяти тот разговор? Трое детей – всё как они тогда обсуждали. И если Клаус Бодлер был вылитая мать, то Солнышко Бодлер была точной копией отца. Непосвящённый человек мог бы счесть, что рано говорить о том, на кого из родителей похож ребёнок, только-только научившийся ходить, но он-то знал – даже несмотря на то, что, когда они с Бертраном впервые встретились, тот, разумеется, был куда старше, чем его младшая дочь на всех этих фотографиях. Но было ли дело в том, что Солнышко Бодлер во многих отношениях была необыкновенным ребёнком, или в том, что некоторые черты остаются неизменными в любом возрасте – вариант собственной сентиментальности он рассматривать отказывался – а факт оставался фактом: дочь была поразительно похожа на отца. Та самая улыбка – её очертания уже оформились и обещали прийти к окончательному сходству, когда у малышки прорежутся остальные зубы. И ясные голубые глаза, и светлые волосы – наверняка такие же мягкие, как те, что много лет назад он пропускал сквозь пальцы.
Внешность отца – и имя той женщины, что... ну, не воспитала их обоих, конечно, воспитанием это не назовёшь. Он и ребёнка бы в её честь не назвал, если уж на то пошло, но не он это решал – у него не было никакой возможности поучаствовать в принятии этого решения. Пару раз она ему, как ни странно, снилась и смотрела ещё более осуждающе, чем всегда. Так, что ему хотелось крикнуть: да, да, я знаю, что ты скажешь, лучше бы я умер, лучше бы он остался, неужели ты думаешь, что я считаю иначе? Но кричать было бесполезно, потому что от этого не полегчало бы, да и та женщина давно умерла. Даже она – и то умерла.
А Солнышко Бодлер рано научилась готовить – это так, если требовалось дополнительное подтверждение того, насколько она походила на отца)
- А иди-ка ты, - отмахивается Беатрис. – Я описываю идеальную ситуацию, ясно вам? И-де-аль-ну-ю!
- По-моему, в нашей, хм, ситуации трое детей – это и впрямь идеально, - замечает Лемони. Этот разговор его забавляет, хотя его тема вплотную прилегает к опасной территории. Невероятное везение – найти книгу, в процессе чтения которой кажется, что она написана лично для тебя, или песню, которая звучит так, будто это твоя душа обратилась в звук, или даже блюдо, которое хочется заказывать во всех ресторанах, зная, что оно тебе никогда не надоест, но величайшая возможная удача – найти людей, с которыми можешь говорить о чём угодно, проводить с ними сколько угодно времени и знать, что готов вот так провести с ними всю жизнь. Для обозначения этого, безусловно, есть куда более подходящее слово, чем «везение» или «удача», но для волонтёров бросаться этим словом тоже опасно, и Лемони никогда не произносит его вслух, хранит его в своей голове как дракон – золото, надеясь, что Беатрис и Бертран и без слов понимают, что он чувствует.
- Я надеюсь, ты не намекаешь, что каждый из нас будет воспитывать по ребёнку, - говорит Беатрис. – Иначе кормление грудью тоже на троих делить будем.
- Я думаю, Сникет имеет в виду, что в случае развода каждый из нас сможет забрать по ребёнку, - весело предполагает Бертран. Лемони салютует ему:
- Именно. Вопрос только в том, как мы в случае чего будем их делить.
- Спросим у них, с кем каждому из них хотелось бы жить?
- Исключено. Слишком прогрессивно. Вот подобные вжгляды, - Беатрис начинает нарочито пришепётывать, и они оба сразу же понимают, кого из старших волонтёров она изображает, и посмеиваются, - и отравляют наше общество! Нет, - уже своим нормальным голосом продолжает она, - я предлагаю тянуть жребий. Написать имена на бумажках, положить их в шляпу – ну, вы знаете, как это делается.
- И потом ты сама же будешь возмущаться, когда тебе достанется не тот ребёнок, который тебе больше всех нравится, - подначивает её Бертран. Беатрис вынимает из корзины для рукоделия одну из катушек и швыряет её в него.
- Как ты смеешь предполагать, - подчёркнуто оскорблённо произносит она, - что я не буду любить всех наших детей.
Бертран, успевший поймать катушку прежде, чем она ударила его по лбу, улыбается.
- Расслабься, - примирительно говорит он, - я просто дурачусь. Я в этом не сомневаюсь. И я тоже буду любить их всех.
- И Лемони тоже будет, - говорит Беатрис. Она откидывается на спинку стула и смотрит на Лемони с улыбкой, и тот вдруг понимает, что, несмотря на все шутки и преувеличения, этот разговор – очень серьёзный и важный.
- И я тоже буду, - тихо говорит он. - Всем сердцем.
(А потом была ложь, клевета в газетах, спешный побег, обвинения, письма, телеграммы, инсценированная смерть, и ещё одна, и ещё одна, и одиночество, и слежка, и невозможность просто позвонить и сказать, что скучаешь, а потом – снова смерть. Уже не его, зато настоящая. И были рукописи в пухлых конвертах, тайниках и сейфах, усталый голос издателя в телефонной трубке, тринадцать книг и запах свежей типографской краски, но не было ни Беатриче, ни Вергилия – одни только воспоминания. Вроде этого – всего лишь один заурядный вечер, всего лишь один легкомысленный разговор. Да, совершенно легкомысленный. То, о чём они тогда шутили, не могло сбыться. А если что-то из этого и сбылось, то не до конца. Но в лице Вайолет Бодлер было что-то, что отличало её и от отца, и от матери – даром что издалека её можно было принять за Беатрис, что подтвердили многие гости на той жуткой несостоявшейся свадьбе, даром что она завязывала волосы лентой, как это некогда делал Бертран.
Вайолет Бодлер было пятнадцать. Пятнадцать лет назад многое было по-другому.
Он боялся вглядываться в черты её лица)
8. My Strange Uncles from Abroad (Фрэнк и Эрнест Развязка | Беатрис Бодлер-младшая | Лемони Сникет, пост-канон, братья Развязка узнают, что у них есть племянница)8. My Strange Uncles from Abroad
My strange nephews from abroad
I'll meet them on the cosmos streets
And we will drink to how we never told you
To trust a plastic beat
Bright open eyes, they are still looking
They are still finding
A few unpoisoned hearts
No matter where you are exiled
(Gogol Bordello – My Strange Uncles from Abroad)
- Господин Эпилог! Господин Эпилог, вам письмо!
- Письмо? – рассеянно переспросил Фрэнк, не отвлекаясь от списка постояльцев. Следовало вычеркнуть ту семью из Загреба – только что позвонили и отменили бронь.
- Вам и вашему брату, сэр.
- Я забирал почту из ящика буквально час назад. Неужели доставили ещё что-то?
- Нет, сэр, - замотала головой горничная. – Оно лежало на подоконнике в фойе третьего этажа.
Фрэнк нахмурился. Опыт показывал, что письма, невесть откуда возникающие на подоконниках, карнизах и балконах, редко содержали хорошие новости.
- Давайте сюда письмо.
- Я вот думаю, - затрещала горничная, - что, может, вы выронили конверт, когда забирали почту, а кто-то из постояльцев подобрал, вот только странно, что положили на подокон…
- Мисс Блюменфельд, - перебил Фрэнк, - письмо, будьте добры.
Девушка поджала губы, вручила ему конверт и удалилась, раздражённо помахивая метёлкой для пыли.
Конверт был порядком помят. Ни марки, ни обратного адреса – только их с Эрнестом нынешняя фамилия и нынешнее место работы, которых особо никто не должен был знать. Возможно, зря они понадеялись, что достаточно будет просто бежать за границу, сменить имена и уничтожить старые паспорта – следовало пойти ещё дальше и инсценировать свою гибель, как некогда Дьюи. Возможно, если бы они так не спешили исчезнуть, они бы задумались об этом.
Эрнест должен был быть на третьем этаже – предположительно; Фрэнк, разумеется, был ему не сторож. Следовало найти его и вскрыть конверт вместе – как-никак, письмо было адресовано им обоим. С другой стороны, кто знает, что там, в этом конверте? Вдруг там что-нибудь ядовитое? Как бы фантастически ни прозвучала подобная версия для третьего лица, она была более чем реалистична. Да, определённо следовало на всякий случай для начала прочесть письмо самому – единственно для того, чтобы уберечь брата от потенциальной опасности.
Фрэнк распечатал конверт.
Многоуважаемые господа,
Я отдаю себе отчёт в том, что, отправляя вам это письмо, я нарушаю обещание, данное мною в нашу последнюю встречу, когда я связался с вами в целях сбора информации для моей очередной книги и поиска людей, мне небезразличных. Тогда я пообещал более вас не беспокоить и не искать, и я сожалею о том, что не сдержал своего слова, однако прошу вас не рвать это письмо сразу же, как только вы поймёте, от кого оно, и дочитать до конца. Как вам предстоит узнать, я имею уважительную причину вас побеспокоить. Спешу также сразу заверить вас, что ваш нынешний адрес будет сохранён в тайне и на данный момент известен, помимо меня, лишь одному человеку, о котором речь и пойдёт в этом письме.
Господа, у вас есть племянница. Точнее, она есть у нас, поскольку является дочерью моей покойной сестры и вашего покойного брата. Я долгое время не был полностью уверен в её существовании и познакомился с ней всего четыре месяца назад. Она связалась со мной, чтобы попросить моей помощи в поиске семьи, которая её вырастила и с которой она по ряду обстоятельств оказалась разлучена. Однако в процессе поиска этой семьи, которым мы с ней ныне заняты, у неё также возникло желание узнать больше о её биологической семье – точнее, о том, что от неё осталось. Я пишу вам по её просьбе в надежде, что вы удовлетворите её любопытство и искреннее желание познакомиться с вами и согласитесь на встречу.
Её зовут Беатрис. Как и её тёзка в своё время, она увлекается дрессировкой летучих мышей, с помощью которых вам и было доставлено данное послание. Ещё одно её хобби – фотография, в которой она весьма преуспела, что наверняка порадовало бы её четвёртого дядю, будь у неё возможность встретиться с ним. Она очень умная и воспитанная юная леди десяти с половиной лет. Я почти уверен, что вы полюбите её – если, конечно, предоставите ей возможность встретиться с вами.
Если вы согласны на встречу, прошу вас сообщить об этом письмом или по факсу моему официальному представителю, контактные данные которого представлены ниже. Если вы не согласны, прошу также известить нас об этом, дабы наша племянница не ждала попусту вашего ответа.
Надеюсь, вы оба пребываете в добром здравии.
Искренне ваш,
Лемони Сникет
Только дочитав письмо, Фрэнк заметил, что вцепился в него так крепко, что края бумаги местами порвались.
В фойе не было никого за исключением пары постояльцев, увлечённо болтавших на диване напротив. Никто не заметил, что консьерж покинул рабочее место и скрылся в служебном помещении.
- Чёрт, - пробормотал Фрэнк, закрыв за собой дверь, и устало прислонился к стене.
Пожалуй, было бы проще, если бы в конверте действительно оказалось что-нибудь ядовитое.
У них есть племянница. А что, если это обман, приманка, попытка ГПВ вернуть ценные кадры? Что, если письмо вовсе не от Лемони Сникета – или от него, но никакой племянницы всё равно и в помине нет? Когда они виделись в последний раз, Сникет был изгоем, официально признанным врагом ГПВ, поскольку он раскрыл широкой публике столько её секретов, но что, если по той или иной причине организация снова приняла его в свои ряды? И поручила искупить свою вину, вернув домой ещё парочку блудных сыновей? Впрочем, это вряд ли; во время их последней встречи у Фрэнка сложилось впечатление, что Сникет скорее умрёт, чем снова примет участие в делах ГПВ. Но откуда самозванцу знать о том, что Сникет встречался с ними с Эрнестом в рамках своего расследования? Фрэнк не читал ни одну из книжонок Сникета и читать не собирался, но тот обещал ни словом не упоминать ни о чём, что произошло с ними после пожара в отеле «Развязка» – даже не уточнять, выжили ли они оба.
И был ещё один вариант: у них действительно была племянница. И этот вариант, откровенно говоря, пугал Фрэнка больше всего.
Он должен был показать это письмо Эрнесту. Обсудить, как действовать дальше, а затем отправить на указанный в письме номер факса некого Д. Х. (пользоваться услугами почты было слишком рискованно, а дрессированных летучих мышей или ворон в их распоряжении не было) сообщение с их решением. И всё это надлежало сделать как можно скорее.
Фрэнк вложил письмо обратно в конверт, сложил его вчетверо, сунул в карман жилета и постарался забыть о его существовании. Он почти выбросил письмо, но что-то его остановило.
***
Неделю спустя всё там же, в фойе, горничная – уже не мисс Блюменфельд, а другая – позвала Фрэнка к телефону: какой-то господин хотел поговорить с ним или с его братом.
- Добрый день, - настороженно проговорил Фрэнк, прижав трубку к уху, - Бэзил Эпилог, чем могу помочь?
- Послушай, вам необязательно встречаться со мной, - без предисловий начал Сникет. - Рамона может встретить вас по приезде, или я просто дам вам адрес, а дальше вы доберётесь сами.
Фрэнк почувствовал, как тревога накрывает его с головой, будто охотничья сеть.
- Воспитанные люди начинают разговор с приветствия, - резко ответил он. Мысли так и забегали в голове: что делать? Куда заведёт его нить этого разговора? Не лучше ли бросить трубку, как бы жалко это ни выглядело – но, с другой стороны, что помешает Сникету позвонить снова?
- Добрый день, Фрэнк. Из твоей реакции я делаю вывод, что вы получили моё письмо и, как и подобает взрослым, зрелым людям, решили просто сделать вид, что ничего не произошло.
Тревога на долю секунды сменилась раздражением: грёбаный Сникет. Грёбаный языкастый младший брат Кит, вечно считающий себя самым умным. Им обоим уже скоро перевалит за пятьдесят, а это по-прежнему оставалось его главным впечатлением о младшем Сникете. От всей их семейки вечно были сплошные неприятности, один только Жак… впрочем, неважно. Давно уже неважно.
Фрэнк окинул фойе взглядом, проверяя, не подслушивает ли кто.
- Да, мы получили письмо. Доволен? – говорить от лица их обоих было проще. Так виноватым оказывался не он один. Фрэнк надеялся, что Эрнест об этом не узнает. – С чего бы нам сразу верить, что всё, что в нём говорится – правда? Ладно, допустим, теперь я знаю, что письмо действительно от тебя, но где гарантия, что ты не лжёшь? А то лично я понятия не имею, что у тебя на уме и какие цели ты преследуешь.
- Я мог бы прислать вам её фотографию. Пожалуй, стоило это сделать с самого начала. И приложить письмо, написанное ею лично. Может, это бы вас убедило.
Фрэнк замолчал, не зная, что сказать. Почему-то он сразу почувствовал, что скомкать и убрать с глаз долой письмо самой девочки и её фотографию было бы сложнее.
- Не сочти за нахальство, но я могу понять, что ты чувствуешь, - неожиданно сказал Сникет. – Когда она вышла на меня, я долго не решался с ней встретиться. Я бежал от прошлого, а она была слишком тесно с ним связана во всём, от происхождения до имени. Кроме того, я боялся, что мне придётся нести за кого-то ответственность, с чем я, как правило, плохо справляюсь. Я вёл себя как последний трус, откровенно говоря.
- Какая вычурная попытка назвать трусом меня.
- О, этого я не говорил. Разве что случайно мог… угадать.
Грёбаный языкастый младший брат Кит.
- Назови мне одну причину не положить трубку сейчас же, - холодно сказал Фрэнк.
На том конце линии что-то зашуршало.
- Дядя, дай я, - проговорил кто-то тонким голоском, тихо, но настойчиво. – Давай я попробую.
Фрэнк замер.
- Господин Развязка? Алло, - послышался всё тот же голос, но громче и чётче. – Вы меня слышите?
Можно было бросить трубку, конечно же. Но это было бы ещё сложнее, чем скомкать фотографию родной племянницы и больше никогда на неё не смотреть.
- Да, слышу, - проговорил Фрэнк. Ему показалось, что его голос звучит сдавленно, и он повторил ещё раз. – Я слышу.
- Здравствуйте! Меня зовут Беатрис, дядя Лемони вам писал про меня. Я должна была сама написать, наверное, но, когда я писала ему, он сначала не верил, что это правда я, и мы решили, что ему вы, может, скорее поверите. У вас там всё хорошо?
- Э-э… да, - растерялся Фрэнк. Он проигнорировал попытку этой девочки познакомиться с ним, а она хотела узнать, как у него дела. – Всё нормально.
- Здорово! Я не отвлекаю вас от работы? Мне хотелось бы пообщаться с вами, но вы там, наверное, заняты.
Фрэнк покосился на небольшую очередь, успевшую собраться у конторки. Возглавлявший её усатый толстяк, судя по его выражению лица, морально готовился скандалить и предъявлять претензии к обслуживанию.
- Запишите номер, - сказал он и быстро продиктовал номер телефона, установленного в их с Эрнестом апартаментах – роскошь, доступная мало кому из сотрудников отеля. – Перезвоните мне на него через десять минут. Тогда мы сможем спокойно поговорить.
***
Разумеется, всё пошло наперекосяк. Усатый толстяк держался неожиданно сдержанно, пусть и говорил крайне неодобрительным тоном, а вот когда дело дошло до замыкавшей очередь пожилой дамы, та закатила истерику, утверждая, что швейцар украл одну из её шляпных коробок. Пропажа обнаружилась у входа в отель: очевидно, швейцар взвалил на себя слишком много сумок и свёртков одновременно и не заметил, что выронил один из них. К тому моменту, как Фрэнк со всем этим разобрался, десять минут давно прошло, да и пятнадцать тоже.
Неизвестно, что подумали постояльцы гостиницы, увидев, как консьерж, уже весьма солидного возраста мужчина, стремглав несётся по коридору. Фрэнка, впрочем, это не интересовало. Пара фраз, которыми они обменялись с Беатрис, сделала невозможным продолжать прятать голову в песок. Он всё ещё не был уверен, что хочет этой встречи, что готов ко всем эмоциям, которые она неизбежно вызовет, но осознавал, что бесконечно падёт в собственных глазах, если как минимум не завершит начатое и не поговорит с ней.
Он влетел в комнату и застыл на пороге – Эрнест, присев на край стола, говорил по телефону:
- Хорошо, солнышко. Да, конечно, постараемся как можно скорее. Да, я понимаю. Будь осторожна. И привет герцогине Виннипегской! До встречи.
Фрэнк ринулся было к нему, но не успел – Эрнест уже положил трубку. Затем он выпрямился и с вызовом взглянул на брата, будто похваляясь тем, что только что сделал. Фрэнк замер.
- Этот телефонный звонок предназначался мне, - холодно сказал он.
- Это письмо предназначалось нам обоим, - в тон ему отозвался Эрнест. – Теперь-то я могу его прочесть? Лучше поздно, чем никогда, и так далее, и тому подобное?
- Ты сказал…
- Успокойся, она думает, что я был в курсе всего. И нет, я не представился твоим именем. Письмо, - Эрнест картинно протянул ладонь, ожидая, когда на неё положат конверт.
Фрэнк направился в свою спальню, отпер ящик стола, вытащил письмо и снова запер ящик. Вернувшись в гостиную (если, конечно, столь тесное и невзрачное помещение могло таковой именоваться – даже у лучших сотрудников отеля личные комнаты были весьма посредственными), он передал конверт брату. Тот положил письмо в карман жилета.
- Я думал, ты хочешь прочитать его сейчас же, - заметил Фрэнк.
- О, я примерно знаю, о чём там говорится. Беседа с нашей племянницей на всё открыла мне глаза, - с мрачной весёлостью в голосе заверил его брат. – Я собираюсь прочесть это письмо исключительно ради галочки. Мол, получил послание, как бы мой родной брат ни старался его от меня утаить – дело сделано, можно двигаться дальше.
На этом он замолчал и отвернулся. Фрэнк скрестил руки на груди. По-видимому, приближался тот момент, когда ему следовало извиниться; он не любил такие моменты.
- Я не должен был так поступать, - наконец произнёс он. Эрнест, не оборачиваясь, пожал плечами.
- Что ж, в этот раз грязную работу сделал ты, а не я, - сказал он. – Иногда бывает полезно.
- Грязную работу?
- Запаниковал, смалодушничал, натворил глупостей. Грязную работу, - повторил Эрнест. Он повернулся к брату, тоже скрестил руки на груди, и Фрэнк инстинктивно опустил свои: тело будто бы само противилось превращению в зеркальное отражение брата. Втроём они были братьями из сказки – три брата, три медведя, три норны, три призрака Рождества. Вдвоём они слишком долго изображали воплощение ложной дихотомии добра и зла, благородного волонтёра и его коварного двойника – роли, с которыми им больше не хотелось иметь ничего общего, но которые они то и дело на себя брали автоматически, в силу привычки. Это затрудняло общение, которое и без того никогда не протекало гладко. – Кто-то из нас должен был это сделать, чтобы другой потом мог негодовать. Спасибо за возможность в кои-то веки почувствовать себя хорошим парнем, братец.
- Гарпунное ружьё, - глухо проговорил Фрэнк.
- Что?
- Гарпунное ружьё. Не ты дал его той девчонке, - он стиснул кулаки так, что костяшки побелели. – Не ты сделал возможным то, что случилось.
Раздражение во взгляде его коварного двойника сменилось чем-то другим. Печалью. Жалостью, чёрт бы её побрал.
- Мне кажется, мы не раз говорили об этом, - мягко произнёс Эрнест. – Да, не я дал ей то ружьё, но я ведь тоже принимал участие во всём этом и не смог ничего предотвратить. И наша племянница, - он взмахнул рукой, жестом призывая Фрэнка помолчать прежде, чем тот успел произнести хоть слово, - знает об этом, так как читала писанину Сникета. И всё равно хочет с нами встретиться.
Она знала, что они сделали – точнее, чего не сделали. Она знала – и всё равно разыскала их. Всё равно вежливо разговаривала с ними по телефону и желала увидеться.
Странная у них семья была, конечно.
Фрэнк, который одновременно не знал, что хочет сказать, и хотел сказать слишком многое, долго не мог подобрать нужные слова.
- Что ты предлагаешь? – наконец просто спросил он.
- Взять отпуск. Как можно скорее. Сказать, что у нас тётушка умерла, или что-нибудь в этом роде.
- Нет у нас никакой тётушки.
- У нас нет, а у Генри и Бэзила Эпилогов наверняка есть. Пока что. Думаю, бедная старушка долго не протянет.
Их взгляды встретились, и Фрэнк против воли слегка улыбнулся – впервые за долгое время не потому, что того требовала работа с клиентами.
- Не смотри на меня так, - сказал Эрнест. – Я начинаю подозревать, что ты хочешь меня обнять.
- Обойдёшься. Я просто думаю про отпуск, - Фрэнк расправил плечи. – У меня есть идея, куда поехать.
- Какое совпадение, - ухмыльнулся Эрнест. Его выражение лица растеряло всю мягкость и грусть, будто их и в помине не было. Втроём они были братьями из сказки – когда-то. «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» не была сказкой, но с этим, пожалуй, тоже можно было работать. – У меня тоже есть идея.
Странная у них семья была, конечно.
Любопытно было проверить, унаследовала ли эту странность их новая родственница.
*Примечания:
Название и эпиграф - из одноимённой песни Gogol Bordello.
Я не знаю, являются ли имена Фрэнка и Эрнеста просто игрой слов на тему прилагательных frank и earnest или также и отсылкой к "Как важно быть серьёзным" Уайльда, где использована та же игра слов с earnest, но новые имена Фрэнка и Эрнеста позаимствованы из его же "Портрета Дориана Грея". Что до фамилии, то эпилог следует после развязки, ай гесс.
9. Семейный обед (Фернальд Уиддершинс | Кармелита Спатс, пост-канон, Кармелита/Фиона на заднем плане)9. Семейный обед
Фернальд мрачно возил крюком по тарелке оставшийся кусок кесадильи. Это был один из самых странных семейных обедов на его памяти, а ему доводилось обедать в компании, которую в той или иной степени можно было бы назвать семьёй, на подводной лодке, на предположительно необитаемом острове и в заброшенном доме, где воняло плесенью, а при попытке растопить печь из неё наружу сигануло полчище тараканов. Сейчас этот дом уже выглядел куда лучше – в том числе и его, Фернальда, стараниями. Сейчас стены были оклеены новыми обоями, доски пола не проваливались под ногами, а большой тяжёлый стол был очищен от грязи и уставлен новой, не надколотой посудой. За этим столом по диагонали от него и сидела сейчас их гостья, оживлённо болтая с Квигли и приобняв за плечи Фиону, которая держала себя примерно так решительно и в то же время настороженно, как и следует ожидать от человека, приведшего свою девушку знакомиться с родными. Наверное. Фернальду приводить девушку знакомиться с родными по ряду причин ни разу не доводилось.
Девушку Фионы звали Кармелита Спатс.
Сидевшая рядом с ним Айседора подтолкнула его локтем.
- Я, блядь, не могу поверить, что это на самом деле происходит, - прошептала она, слегка придвинувшись к нему, чтобы остальные гости их точно не услышали.
- Следи за языком, - одёрнул он её. Айседора тихонько фыркнула. Тройняшки его не уважали, что было правильно – после всего того, что он сделал и что позволил сделать другим, он не ждал от них другого отношения – но, судя по всему, в результате всех совместно перенесённых за последнюю пару лет невзгод по-своему к нему привязались. Последнее со своей стороны мог сказать и он. Они росли подозрительными, но не дёргаными, с острым чувством локтя и мрачным чувством юмора. Девчонка нравилась ему больше двоих других, потому что с ней можно было обсуждать поэзию, и Фернальд втайне пожалел, что это не с Айседорой встречается его сестра. С другой стороны, вполне возможно, что после всего вместе пережитого они воспринимали друг друга если не как родных сестёр, то как двоюродных, и ни о какой влюблённости речи идти не могло.
В любом случае, этот вариант ему нравился куда больше того, с которым ему теперь предполагалось мириться.
- Я не доверяю ей, - буркнул он, не сводя глаз с Кармелиты. Он узнал её, как только она вслед за Фионой вошла в дом, и без проблем узнал бы, даже если бы Дункан, увидев её, не врезался в угол стола и не расплескал чай, а Квигли не воскликнул «Ты?» с таким выражением лица, будто увидел летающую тарелку. Как и три года назад, она была рыжей, веснушчатой, громкой, при небольшом росте каким-то образом занимала слишком много места и предпочитала одежду вырвиглазно-розового цвета. После её «Привет, крюкастенький» он чуть было на неё не бросился, если бы Гектор очень быстро, очень многозначительно не положил ему руку на плечо.
- Я тоже, - шёпотом отозвалась Айседора. - Но, знаешь, как бы ни дико было это признавать, она пока что кажется чуть менее невыносимой, чем раньше. Она ещё не успела никому сказать ни одной гадости. И не пытается станцевать чечётку ни с того ни с сего.
- Может, она изменилась. А может, пытается втереться в доверие, - Фернальд вытер крюк о салфетку и встал из-за стола. Фиона тут же повернулась к нему.
- Ты куда-то уходишь? - осторожно поинтересовалась она. Она нервничала, и уже то, что его сестра нервничает из-за Кармелиты, заставляло его кипеть от негодования. Фернальд покачал головой.
- Пойду покурю. Кармелита, - он перевёл взгляд на гостью, - куришь?
Следовало отдать девчонке должное: намёк та поняла сразу.
- Если угощают - курю, - она поднялась и мимолётом сжала руку Фионы, которую та протянула к ней. - Сейчас вернусь, котик.
Фернальд стиснул зубы так, что они заныли.
Кармелита проследовала за ним на крыльцо. Снаружи было зябко – лето потихоньку отступало, до боли яркое солнце по-настоящему не грело. Фернальд мысленно отметил, что скоро придётся начать подметать ведущую к дому дорожку – листья уже желтели и готовились опадать. Сощурившись на свету, он спрятал крюки в карманы. Кармелита облокотилась на перила крыльца.
- Так что там насчёт покурить? - напомнила она.
- Тебе шестнадцать. Обойдёшься, - он шагнул ближе к ней. Возможно, со стороны это выглядело так, будто он намерен ей угрожать. Фернальд надеялся, что это выглядело именно так. - А теперь выкладывай, что ты здесь забыла на самом деле.
Девчонка покосилась на него с интересом, почти весело.
- Пришла познакомиться с семьёй моей девушки, конечно.
- Так я тебе и поверил, - Фернальд вынул одну руку из кармана. Металл крюка тускло сверкнул в лучах осеннего солнца. - Кто тебя послал? ГПВ? Эта стерва?
Кармелита закатила глаза:
- Если ты про Эсме, то я не видела её уже года три.
- Хочешь сказать, ты не с ней живёшь?
- Ты вообще слышал, о чём я рассказывала за столом? Меня запихнули в детский дом, когда её арестовали, а когда выпустили, она за мной не вернулась, - по её лицу и тону сложно было понять, задело ли её это тогда и задевало ли сейчас. - У меня теперь новая опекунша, и она круче. Актриса. Говорит, из меня может выйти толк, если я буду работать над собой, - Фернальд невольно отметил, что раньше Кармелита Спатс ни за что бы не признала, что ей нужно поработать над собой. - А ГПВ пытались меня к себе перетянуть – предыдущий опекун, до Лиззи, был из их числа. Но я убежала. Сдались мне эти... кексолизы.
Знакомое словечко вновь заставило Фернальда насторожиться.
- Ага, и я должен поверить, что ты вот так запросто взяла и изменилась?
- Люди меняются. Ты изменился, Крюкастенький.
- Моё имя – Фернальд, - он опёрся крюком на перила совсем рядом с её рукой. Она не заволновалась и не попыталась отодвинуться, но снисходительная улыбка – снисходительная, чёрт возьми, как будто это ему шестнадцать лет, а не ей! – испарилась. Очень хорошо, подумал Фернальд. Отлично. - И я не изменился.
- А твоя сестра говорит, что изменился.
- Она склонна видеть во мне хорошее.
- Во мне тоже, - Кармелита вскинула голову и посмотрела ему в глаза. - Ей ты тоже совсем не доверяешь?
Он отвёл глаза – и вдруг увидел, что с одной стороны кожа в нижней части её шеи была неровной и красноватой. След от ожога – уходивший, очевидно, вниз, под одежду. Она заметила, что он заметил, и проворным движением поправила горловину свитера, натянув её даже выше, чем предполагал фасон.
- Привет из отеля «Развязка», - небрежно пояснила она – даже слишком небрежно – и Фернальд вспомнил другой пожар, и как горели бумаги Грегора Ануистла, и вся мебель в лаборатории, и его собственные руки, и как он не мог даже толком закричать от боли, потому что уже сорвал голос, пытаясь дозваться матери. Он убрал крюк с перил.
Подростки часто принимают неправильные решения – особенно если их к этому подталкивают окружающие их взрослые. Люди часто совершают ужасные поступки, а потом жалеют о них – или не жалеют по-настоящему, но всё равно стараются больше их не совершать, хотя бы ради собственного спокойствия.
Кто он был такой, чтобы выговаривать Кармелите Спатс, которая была, конечно, избалованной и эгоистичной, но хотя бы никогда никого не убивала?
- Так значит, ты не в курсе, что там с Эсме? - спросил он, чтобы как-то потянуть время и собраться с мыслями. Кармелита пожала плечами:
- Знаю только то, что пишут в газетах.
- А что насчёт... - он запнулся, чуть было не сказав «босса». Какой Олаф ему теперь босс?
- Графули? Без понятия. Его так и не нашли. Наверное, погиб при пожаре, - равнодушно ответила Кармелита. Ему тоже следовало бы быть равнодушным, напомнил он себе. - Может, всё-таки по сигарете?
- Насколько я помню, тебе всё ещё шестнадцать. И вообще, пошли в дом, - Фернальд глубоко вдохнул вкусный, прохладный сентябрьский воздух. Он не мог сказать, что на душе стало легче, но теперь на ней хотя бы было тяжело по другим причинам. ГПВ, значит, пытались снова рекрутировать Кармелиту. Интересно, чем они там ещё заняты... и что им известно о краже состояния пропавших без вести сирот Квегмайров из городского банка. - Думаю, Гектор как раз сейчас достаёт из духовки десерт.
- Гектор – это второй старикан, который не ваш отец?
- Отчим. Который не наш отчим. И если ты намереваешься быть частью этой семьи, изволь запомнить имена.
На его словах о части их семьи она улыбнулась совсем не так, как обычно – её почти можно было и в самом деле назвать милой, но ей он этого, конечно, не сказал.
Кстати, всё, что я пишу по этому фандому, на тамблере и на ао3 есть также на английском. Хочешь фидбек - умей вертеться, хех.
6. Six Inch Heels (Бертран Бодлер/Беатрис Бодлер/Лемони Сникет, пре-канон, использование маскировочного набора ГПВ не по назначению)6. Six Inch Heels
Когда он входит в залу, бал уже в разгаре: оркестр играет джаз, мимо проносятся танцующие пары, кто-то из гостей уже успел обронить или снять маску и танцует без неё. Некоторые дамы, как успевает заметить Бертран, сбросили и туфли – отлично, значит, ничего страшного, если он сам в какой-то момент разуется. То, что практически все женские наряды, входящие в традиционный набор для маскировки, идут в комплекте с туфлями на шпильке – вопиющая несправедливость: спрятанные в каблуках напильники и отмычки, безусловно, могут пригодиться, но ходить в такой обуви с непривычки тяжело, что уж говорить о танцах.
Некоторые гости, особенно те, что постарше, косятся на него. Оно и понятно: согласно неписаному правилу, явиться на бал-маскарад в стандартном костюме ГПВ, не постаравшись придумать новый оригинальный образ – дурной тон. Многим из этих людей наверняка доводилось самим втискиваться в точно такую же узкую юбку, застёгивать точно такую же обтягивающую блузку и притворяться секретаршей в том или ином учреждении, чтобы следить за посетителями или втихаря снимать копии с секретных документов, подписываемых работодателем. Некоторые, в свою очередь, посматривают на него без неодобрения – скорее, с интересом. На лицах пары-тройки из них читается узнавание, что подозрительно, поскольку сам Бертран этих людей не узнаёт. Он замечает мать Рамоны, герцогиню Виннипегскую, которая окидывает его рассеянным взглядом, не отвлекаясь от разговора с каким-то пожилым бородачом, и не узнаёт его, и капитана Уиддершинса, который тоже явно его не узнаёт и откровенно пялится на его ноги. Беатрис нигде не видно. Лемони – тоже.
- Прошу прощения, signorina, - игриво произносит кто-то у самого его уха, и чья-то рука проворно обвивает его талию, - мне показалось, или вы скучаете?
- Скорее, осматриваюсь. Привет, Монти, - Бертран оглядывает друга с головы до ног, от подола тоги до цветов в волосах и рогов на голове. - Папье-маше?
- Что, рога? А, ну да. Не хватило, знаешь ли, времени отрастить свои. Ты давно здесь?
- Только что пришёл. Непредвиденные обстоятельства, - Бертран решает не вдаваться в подробности. Обстоятельства в первую очередь касаются не его, а Кит, и не ему решать, кого ставить о них в известность, а кого – нет. - Видишь, даже не хватило времени подготовить нормальный костюм.
- Вот уж из-за этого переживать точно не смей. Выглядишь... - Монти демонстративно отстраняется, чтобы получше рассмотреть его наряд, - сногсшибательно.
- Однако ты меня сразу узнал, - напоминает Бертран. На самом деле его не особо волнует, что подумают прочие гости о его костюме, но спорить с Монти, особенно не всерьёз, всегда весело. - А смысл бал-маскарада – в том, чтобы не знать, кто прячется под маской.
- Друг мой, смею напомнить, что мы жили в одной квартире... сколько лет? Пять, шесть? В любом случае, меня тебе не провести. О, а вот и Беатрис.
Сначала Бертран замечает летучую мышь – чучело, венчающее причёску. Потом Беатрис выныривает из толпы рядом с ними, подхватив длинную юбку. Потом она – вся чёрный бархат и блеск серебра, и отблески света в волосах – переводит взгляд с Монти на него, изумлённо распахивает глаза и даже чуточку приоткрывает рот.
Беатрис Бодлер сложно сбить с толку и ещё сложнее смутить, но сейчас она краснеет – редкое зрелище, воистину редкое и удивительное.
И очень, очень привлекательное, но это – само собой.
- Полюбуйся, кого я нашёл, principessa, - довольно говорит Монти. - Ты искала по всему особняку своего кавалера, а надо было искать прекрасную даму.
Беатрис кивает, не сводя завороженного взгляда с Бертрана.
- Монти, - наконец говорит она, - ты – золото. Бертран, что это?
- Костюм секретаря из набора для маскировки, разумеется. У тебя должен быть точно такой же.
- Я знаю, что это костюм секретаря, - она подходит к нему ближе и смотрит на него снизу вверх – шпильки добавляют ей дюймов пять роста, но сегодня Бертран тоже на каблуках. - Я спрашиваю, - восторженно и страдальчески одновременно продолжает она, - что это за порнография? Как тебя сюда впустили? Они решили, что ты будешь выпрыгивать из торта? Монти, Эр случайно не говорила: у нас что, кто-то должен выпрыгивать из торта?
- Пожалуй, я схожу спрошу, - Монти подмигивает ей и скрывается среди танцующих.
Беатрис хватает Бертрана за руку и оттаскивает в сторону.
- Дай мне ещё на тебя посмотреть, - азартно говорит она.
- Только не толкайся, я на каблуках.
- О, поверь мне, я вижу, что ты на каблуках. Это что, моя помада? Ты брал мою помаду?
- Ну извини, - Бертран знает, что на самом деле она вовсе не сердится, поэтому даже не старается принять серьёзный вид, - не успел купить свою собственную.
Беатрис прищуривается:
- Что ещё из моих вещей ты позаимствовал, извращенец?
- Ничего.
- Но признавайся, на тебе же дамское бельё.
- Нет.
- Хочешь сказать, ты умудрился натянуть эту юбку на мужские трусы?
- Нет.
Брови Беатрис взмывают вверх, и Бертран, несмотря на громкую музыку, готов поклясться, что слышит, как она тихонько ахает.
- Только не кричи об этом на весь особняк, - поспешно говорит он.
Беатрис отступает от него на шаг.
- Мне нужен Лемони, - решительно говорит она. - Я не собираюсь выносить это в одиночку. Пусть он тоже мучается. Лемони! Эй, Лемони!
Сникет появляется как по волшебству – можно подумать, он заколдован, обречён вечно следовать за Беатрис, когда и куда она бы его не позвала. Он бросает на Бертрана взгляд из-под широкополой шляпы с пером – и замирает, сообразив, кто перед ним. В отличие от Беатрис Бодлер, Лемони Сникет при определённых обстоятельствах краснеет легко и довольно часто; Бертран уже не раз имел удовольствие это наблюдать и всякий раз думает, что не может наглядеться.
- Мистер Сникет, - сахарным тоном тянет Беатрис, - разрешите представить вам нашу союзницу мисс Марксон.
Лемони молча таращится на него, а потом вдруг протягивает ему руку.
- Очень приятно, - сдавленно говорит он и подносит руку Бертрана к губам.
Возможно, румянец – это заразно, потому что теперь Бертран чувствует, что его собственные щёки горят.
Беатрис дожидается, пока Лемони поцелует руку Бертрана – поцелуй длится несколько дольше, чем предусмотрено этикетом – и, обхватив Лемони одной рукой за плечи, притягивает его к себе и что-то шепчет ему на ухо. Бертран не слышит, но догадывается, что именно, и Сникету к лицу та смесь смущения и желания, которую он сейчас видит в его глазах.
- Бертран, - всё тем же сдавленным голосом произносит Лемони, - моя сестра здесь?
- Да.
- Я так понимаю, ваша поездка прошла успешно?
- По большей части.
- Мне надо будет найти её потом. Да, потом, - Лемони теребит верхнюю пуговицу рубашки, будто желая её расстегнуть, но не решаясь, или попросту не зная, куда деть руки. Где-то поблизости раздаётся хлопок, и все трое разом вздрагивают и оборачиваются, но это всего-навсего официант откупорил бутылку шампанского.
- Я думаю, нам стоит показать мисс Марксон зимний сад герцогини Виннипегской, - ослепительно улыбаясь, предлагает Беатрис. - Там восхитительно и наверняка менее людно, чем здесь. Возможно даже, что там совсем никого нет.
- Прекрасная идея, - соглашается Лемони. - Если мисс Марксон не против, конечно.
Не против ли «мисс Марксон» – это, конечно, неправильный вопрос, размышляет Бертран. Правильный вопрос звучал бы так: не против ли герцогиня Виннипегская, чтобы друзья её дочери использовали её зимний сад в своих пусть не коварных, но и не невинных целях? Впрочем, спросить не предоставляется возможности, а если бы такая возможность и была, никто из них, ясное дело, ею бы не воспользовался.
- Я бы с удовольствием взглянула на зимний сад, - говорит он.
Лемони Сникет покидает бальную залу с двумя дамами под руку.
7. Когда б мы жили без затей (Бертран Бодлер/Беатрис Бодлер/Лемони Сникет, пре-канон со скачками в канонный таймлайн, мои пять копеек на тему теории о Вайолет Сникет)7. Когда б мы жили без затей
Когда б мы жили без затей,
Я нарожала бы детей
От всех, кого любила –
Всех видов и мастей.
(Вероника Долина, «Когда б мы жили без затей...»)
- Нам нужно трое детей, - внезапно заявляет Беатрис. Лемони вскидывает голову – книга, которую он читает, не слишком интересна, но волонтёр, бравший её в библиотеке до него, оставил в ней послание, подчеркнув определённые строки, и в попытках расшифровать его он успел забыть о том, что в комнате он не один. Беатрис как ни в чём не бывало продолжает шить и, кажется, вовсе не ждёт от него ответа, но вряд ли она стала бы озвучивать свои мысли, если бы, как и он, забыла, что в комнате есть кто-то ещё. Так что следовало бы ответить, вот только Лемони совершенно не знает, что.
- Я уверен, что ты сможешь пролезть туда и сама, - наконец говорит он. Беатрис откладывает рукоделие – новую куртку, к которой она пришивает дополнительный потайной карман – и непонимающе смотрит на него.
- Куда пролезу? Ты о чём вообще?
- В галерею. Я так понимаю, ты о пятничной миссии. Жак ведь проверил: вентиляционная шахта достаточно широка, чтобы в неё мог забраться взрослый человек – не моих габаритов, но твоих – вполне. Так что детей можно не привлекать. И, кстати, зачем именно трое?
Беатрис, наконец сообразив, о чём он, закатывает глаза.
- Я поражаюсь вашей логике, мистер Сникет, - говорит она насмешливо, но беззлобно. У неё прядь волос выбилась из причёски, и Лемони хочется заправить её ей за ухо, но для этого пришлось бы вставать с дивана и идти на другой конец комнаты. Вот так и подкрадывается старость, рассеянно думает он – не может заставить себя пересечь комнату ради любимой женщины, а ведь ему и двадцати пяти ещё нет. – Нет, я не о пятничной миссии. Я о том, что нам! С тобой! И с Бертраном! Нужно трое детей. Вот и всё, что я имела в виду.
- Хорошо, - легко соглашается Лемони. Это опасная тема для разговора – тема, связанная с планами на будущее, которые людям, ведущим их образ жизни, строить довольно-таки бессмысленно, а то и опасно. Но Беатрис всегда плевать было на опасности – по крайней мере, когда речь шла о её собственной жизни, а не о жизнях других. – Сейчас?
Беатрис смеётся.
- Нет, не сейчас, конечно же, - говорит она. По лёгкой растерянности на её лице Лемони догадывается, что она особо не задумывалась, когда именно. – Когда-нибудь. Когда условия будут подходящие.
(А когда они оказались бы подходящими? Особенно для них троих, как ей тогда мечталось? Это осталось одним из миллиона вопросов, насчёт которых он так и не определился, правильными они были или неправильными, потому что он не успел их ей задать. Так же как и «Почему вы ничего мне сразу не рассказали?». Или «Неужели вы думали, что я стану вас меньше любить, узнав, что вы сделали, как будто я и сам никогда не совершал ужасных поступков, полагая, что у меня нет иного выбора?». Или «Зачем ты читала сыну «Анну Каренину» и учила дочь рисовать шрамы на лице с помощью грима? Чтобы они однажды ступили на тот же путь, что и мы с тобой, или чтобы знали его достаточно хорошо для того, чтобы его избежать?». О чём она думала, его Беатриче – самоотверженная, прихотливая, гениальная, сумасбродная – когда клала ладонь на округлившийся живот, укачивала детей, перешивала платья для беременных или отдавала их в благотворительные магазины, заплетала косы Вайолет, собирала завтраки в школу, бегала в банк беседовать с этим невыносимым занудой По, прятала от детей спички – не потому, что с огнём связаны какие-то конкретные воспоминания, какая-то совершенно определённая дурная слава, а просто потому, что играть со спичками опасно? Он точно знал некоторые вещи – например, что она нравилась всем соседям, что считалась хорошей матерью, что всегда оставалась самой прекрасной женщиной на свете – но не ответы на все эти вопросы.
И понимала ли она, что оказалась почти права? У них с Бертраном было трое детей, и мальчик был очень, очень похож на неё. Когда он впервые увидел среднего из детей Бодлер на фото, ему, конечно, сперва больше всего в глаза бросились очки: Бертран, сколько он его помнил, тоже всегда ходил в очках, они у него даже похожей формы были. Но густые, тёмные, чуть вьющиеся волосы были от неё, и карие глаза, и форма лица. Вспоминала ли она о той давней шуточной беседе, когда причёсывала Клауса или повязывала ему галстук, бросала беглый взгляд в зеркало – и, несомненно, замечала, как сильно они с сыном похожи? Или тот беззаботный день стёрся из её памяти, навеки уйдя туда, куда дорога всем воспоминаниям, вызывающим лишь приглушённую боль?
Он не забывал. Никогда)
- Минут через десять будет готово, - сообщает Бертран, зайдя в комнату. Он вытирает руки о фартук и с интересом переводит взгляд с Беатрис на Лемони. - О чём вы говорили?
- Беатрис считает, что нам нужно трое детей, - говорит Лемони.
- Почему именно трое?
- Видишь, - Беатрис картинно указывает на Бертрана рукой, - он сразу сообразил, о чём я!
- Я понятия не имею, о чём ты, но надеюсь, что о том же, о чём и я, - Бертран присаживается на стул, на котором вперемешку висят его рубашка, накидка Беатрис и пиджак Лемони – а может, пиджак Бертрана: Лемони надевал его вчера и заметил, что тот жмёт в плечах. Бертрану и Беатрис проще таскать его одежду, чем ему – их; если оставить этот пиджак висеть на стуле, рано или поздно его возьмёт и Беатрис. – Так почему именно трое?
- Ну как же – чтобы один был похож на тебя, один на меня, а один на Лемони.
- А если кто-то из них не будет похож ни на одного из нас? - не может удержаться Лемони. – Допустим, если один из них будет похож... - слова «на бабушку или дедушку» застывают у него на языке. Порой он не уверен, помнит ли и в самом деле своих родителей, или это просто его писательское воображение рисует их образы на основе рассказов Жака и Кит. Его пугают моменты, когда он в этом не уверен: что встанет под сомнение следующим? Воспоминания об их ферме, об играх с братом и сестрой до того, как их забрали, о первых книгах, что он прочёл, и первых мелодиях, что он запомнил? Беатрис не видела своих родителей двадцать лет. Бертран своих родителей не видел никогда.
- Сдадим в детдом, ясное дело, - говорит Бертран с серьёзным видом, но в его глазах и уголках губ уже начинает зарождаться та улыбка, которую Лемони так любит.
(Да, он не забывал. Как тут забудешь, когда каждое фото, которое он аккуратно вкладывал в папку или прикреплял кнопками к стене среди газетных вырезок и копий документов, вызывало в памяти тот разговор? Трое детей – всё как они тогда обсуждали. И если Клаус Бодлер был вылитая мать, то Солнышко Бодлер была точной копией отца. Непосвящённый человек мог бы счесть, что рано говорить о том, на кого из родителей похож ребёнок, только-только научившийся ходить, но он-то знал – даже несмотря на то, что, когда они с Бертраном впервые встретились, тот, разумеется, был куда старше, чем его младшая дочь на всех этих фотографиях. Но было ли дело в том, что Солнышко Бодлер во многих отношениях была необыкновенным ребёнком, или в том, что некоторые черты остаются неизменными в любом возрасте – вариант собственной сентиментальности он рассматривать отказывался – а факт оставался фактом: дочь была поразительно похожа на отца. Та самая улыбка – её очертания уже оформились и обещали прийти к окончательному сходству, когда у малышки прорежутся остальные зубы. И ясные голубые глаза, и светлые волосы – наверняка такие же мягкие, как те, что много лет назад он пропускал сквозь пальцы.
Внешность отца – и имя той женщины, что... ну, не воспитала их обоих, конечно, воспитанием это не назовёшь. Он и ребёнка бы в её честь не назвал, если уж на то пошло, но не он это решал – у него не было никакой возможности поучаствовать в принятии этого решения. Пару раз она ему, как ни странно, снилась и смотрела ещё более осуждающе, чем всегда. Так, что ему хотелось крикнуть: да, да, я знаю, что ты скажешь, лучше бы я умер, лучше бы он остался, неужели ты думаешь, что я считаю иначе? Но кричать было бесполезно, потому что от этого не полегчало бы, да и та женщина давно умерла. Даже она – и то умерла.
А Солнышко Бодлер рано научилась готовить – это так, если требовалось дополнительное подтверждение того, насколько она походила на отца)
- А иди-ка ты, - отмахивается Беатрис. – Я описываю идеальную ситуацию, ясно вам? И-де-аль-ну-ю!
- По-моему, в нашей, хм, ситуации трое детей – это и впрямь идеально, - замечает Лемони. Этот разговор его забавляет, хотя его тема вплотную прилегает к опасной территории. Невероятное везение – найти книгу, в процессе чтения которой кажется, что она написана лично для тебя, или песню, которая звучит так, будто это твоя душа обратилась в звук, или даже блюдо, которое хочется заказывать во всех ресторанах, зная, что оно тебе никогда не надоест, но величайшая возможная удача – найти людей, с которыми можешь говорить о чём угодно, проводить с ними сколько угодно времени и знать, что готов вот так провести с ними всю жизнь. Для обозначения этого, безусловно, есть куда более подходящее слово, чем «везение» или «удача», но для волонтёров бросаться этим словом тоже опасно, и Лемони никогда не произносит его вслух, хранит его в своей голове как дракон – золото, надеясь, что Беатрис и Бертран и без слов понимают, что он чувствует.
- Я надеюсь, ты не намекаешь, что каждый из нас будет воспитывать по ребёнку, - говорит Беатрис. – Иначе кормление грудью тоже на троих делить будем.
- Я думаю, Сникет имеет в виду, что в случае развода каждый из нас сможет забрать по ребёнку, - весело предполагает Бертран. Лемони салютует ему:
- Именно. Вопрос только в том, как мы в случае чего будем их делить.
- Спросим у них, с кем каждому из них хотелось бы жить?
- Исключено. Слишком прогрессивно. Вот подобные вжгляды, - Беатрис начинает нарочито пришепётывать, и они оба сразу же понимают, кого из старших волонтёров она изображает, и посмеиваются, - и отравляют наше общество! Нет, - уже своим нормальным голосом продолжает она, - я предлагаю тянуть жребий. Написать имена на бумажках, положить их в шляпу – ну, вы знаете, как это делается.
- И потом ты сама же будешь возмущаться, когда тебе достанется не тот ребёнок, который тебе больше всех нравится, - подначивает её Бертран. Беатрис вынимает из корзины для рукоделия одну из катушек и швыряет её в него.
- Как ты смеешь предполагать, - подчёркнуто оскорблённо произносит она, - что я не буду любить всех наших детей.
Бертран, успевший поймать катушку прежде, чем она ударила его по лбу, улыбается.
- Расслабься, - примирительно говорит он, - я просто дурачусь. Я в этом не сомневаюсь. И я тоже буду любить их всех.
- И Лемони тоже будет, - говорит Беатрис. Она откидывается на спинку стула и смотрит на Лемони с улыбкой, и тот вдруг понимает, что, несмотря на все шутки и преувеличения, этот разговор – очень серьёзный и важный.
- И я тоже буду, - тихо говорит он. - Всем сердцем.
(А потом была ложь, клевета в газетах, спешный побег, обвинения, письма, телеграммы, инсценированная смерть, и ещё одна, и ещё одна, и одиночество, и слежка, и невозможность просто позвонить и сказать, что скучаешь, а потом – снова смерть. Уже не его, зато настоящая. И были рукописи в пухлых конвертах, тайниках и сейфах, усталый голос издателя в телефонной трубке, тринадцать книг и запах свежей типографской краски, но не было ни Беатриче, ни Вергилия – одни только воспоминания. Вроде этого – всего лишь один заурядный вечер, всего лишь один легкомысленный разговор. Да, совершенно легкомысленный. То, о чём они тогда шутили, не могло сбыться. А если что-то из этого и сбылось, то не до конца. Но в лице Вайолет Бодлер было что-то, что отличало её и от отца, и от матери – даром что издалека её можно было принять за Беатрис, что подтвердили многие гости на той жуткой несостоявшейся свадьбе, даром что она завязывала волосы лентой, как это некогда делал Бертран.
Вайолет Бодлер было пятнадцать. Пятнадцать лет назад многое было по-другому.
Он боялся вглядываться в черты её лица)
8. My Strange Uncles from Abroad (Фрэнк и Эрнест Развязка | Беатрис Бодлер-младшая | Лемони Сникет, пост-канон, братья Развязка узнают, что у них есть племянница)8. My Strange Uncles from Abroad
My strange nephews from abroad
I'll meet them on the cosmos streets
And we will drink to how we never told you
To trust a plastic beat
Bright open eyes, they are still looking
They are still finding
A few unpoisoned hearts
No matter where you are exiled
(Gogol Bordello – My Strange Uncles from Abroad)
- Господин Эпилог! Господин Эпилог, вам письмо!
- Письмо? – рассеянно переспросил Фрэнк, не отвлекаясь от списка постояльцев. Следовало вычеркнуть ту семью из Загреба – только что позвонили и отменили бронь.
- Вам и вашему брату, сэр.
- Я забирал почту из ящика буквально час назад. Неужели доставили ещё что-то?
- Нет, сэр, - замотала головой горничная. – Оно лежало на подоконнике в фойе третьего этажа.
Фрэнк нахмурился. Опыт показывал, что письма, невесть откуда возникающие на подоконниках, карнизах и балконах, редко содержали хорошие новости.
- Давайте сюда письмо.
- Я вот думаю, - затрещала горничная, - что, может, вы выронили конверт, когда забирали почту, а кто-то из постояльцев подобрал, вот только странно, что положили на подокон…
- Мисс Блюменфельд, - перебил Фрэнк, - письмо, будьте добры.
Девушка поджала губы, вручила ему конверт и удалилась, раздражённо помахивая метёлкой для пыли.
Конверт был порядком помят. Ни марки, ни обратного адреса – только их с Эрнестом нынешняя фамилия и нынешнее место работы, которых особо никто не должен был знать. Возможно, зря они понадеялись, что достаточно будет просто бежать за границу, сменить имена и уничтожить старые паспорта – следовало пойти ещё дальше и инсценировать свою гибель, как некогда Дьюи. Возможно, если бы они так не спешили исчезнуть, они бы задумались об этом.
Эрнест должен был быть на третьем этаже – предположительно; Фрэнк, разумеется, был ему не сторож. Следовало найти его и вскрыть конверт вместе – как-никак, письмо было адресовано им обоим. С другой стороны, кто знает, что там, в этом конверте? Вдруг там что-нибудь ядовитое? Как бы фантастически ни прозвучала подобная версия для третьего лица, она была более чем реалистична. Да, определённо следовало на всякий случай для начала прочесть письмо самому – единственно для того, чтобы уберечь брата от потенциальной опасности.
Фрэнк распечатал конверт.
Многоуважаемые господа,
Я отдаю себе отчёт в том, что, отправляя вам это письмо, я нарушаю обещание, данное мною в нашу последнюю встречу, когда я связался с вами в целях сбора информации для моей очередной книги и поиска людей, мне небезразличных. Тогда я пообещал более вас не беспокоить и не искать, и я сожалею о том, что не сдержал своего слова, однако прошу вас не рвать это письмо сразу же, как только вы поймёте, от кого оно, и дочитать до конца. Как вам предстоит узнать, я имею уважительную причину вас побеспокоить. Спешу также сразу заверить вас, что ваш нынешний адрес будет сохранён в тайне и на данный момент известен, помимо меня, лишь одному человеку, о котором речь и пойдёт в этом письме.
Господа, у вас есть племянница. Точнее, она есть у нас, поскольку является дочерью моей покойной сестры и вашего покойного брата. Я долгое время не был полностью уверен в её существовании и познакомился с ней всего четыре месяца назад. Она связалась со мной, чтобы попросить моей помощи в поиске семьи, которая её вырастила и с которой она по ряду обстоятельств оказалась разлучена. Однако в процессе поиска этой семьи, которым мы с ней ныне заняты, у неё также возникло желание узнать больше о её биологической семье – точнее, о том, что от неё осталось. Я пишу вам по её просьбе в надежде, что вы удовлетворите её любопытство и искреннее желание познакомиться с вами и согласитесь на встречу.
Её зовут Беатрис. Как и её тёзка в своё время, она увлекается дрессировкой летучих мышей, с помощью которых вам и было доставлено данное послание. Ещё одно её хобби – фотография, в которой она весьма преуспела, что наверняка порадовало бы её четвёртого дядю, будь у неё возможность встретиться с ним. Она очень умная и воспитанная юная леди десяти с половиной лет. Я почти уверен, что вы полюбите её – если, конечно, предоставите ей возможность встретиться с вами.
Если вы согласны на встречу, прошу вас сообщить об этом письмом или по факсу моему официальному представителю, контактные данные которого представлены ниже. Если вы не согласны, прошу также известить нас об этом, дабы наша племянница не ждала попусту вашего ответа.
Надеюсь, вы оба пребываете в добром здравии.
Искренне ваш,
Лемони Сникет
Только дочитав письмо, Фрэнк заметил, что вцепился в него так крепко, что края бумаги местами порвались.
В фойе не было никого за исключением пары постояльцев, увлечённо болтавших на диване напротив. Никто не заметил, что консьерж покинул рабочее место и скрылся в служебном помещении.
- Чёрт, - пробормотал Фрэнк, закрыв за собой дверь, и устало прислонился к стене.
Пожалуй, было бы проще, если бы в конверте действительно оказалось что-нибудь ядовитое.
У них есть племянница. А что, если это обман, приманка, попытка ГПВ вернуть ценные кадры? Что, если письмо вовсе не от Лемони Сникета – или от него, но никакой племянницы всё равно и в помине нет? Когда они виделись в последний раз, Сникет был изгоем, официально признанным врагом ГПВ, поскольку он раскрыл широкой публике столько её секретов, но что, если по той или иной причине организация снова приняла его в свои ряды? И поручила искупить свою вину, вернув домой ещё парочку блудных сыновей? Впрочем, это вряд ли; во время их последней встречи у Фрэнка сложилось впечатление, что Сникет скорее умрёт, чем снова примет участие в делах ГПВ. Но откуда самозванцу знать о том, что Сникет встречался с ними с Эрнестом в рамках своего расследования? Фрэнк не читал ни одну из книжонок Сникета и читать не собирался, но тот обещал ни словом не упоминать ни о чём, что произошло с ними после пожара в отеле «Развязка» – даже не уточнять, выжили ли они оба.
И был ещё один вариант: у них действительно была племянница. И этот вариант, откровенно говоря, пугал Фрэнка больше всего.
Он должен был показать это письмо Эрнесту. Обсудить, как действовать дальше, а затем отправить на указанный в письме номер факса некого Д. Х. (пользоваться услугами почты было слишком рискованно, а дрессированных летучих мышей или ворон в их распоряжении не было) сообщение с их решением. И всё это надлежало сделать как можно скорее.
Фрэнк вложил письмо обратно в конверт, сложил его вчетверо, сунул в карман жилета и постарался забыть о его существовании. Он почти выбросил письмо, но что-то его остановило.
***
Неделю спустя всё там же, в фойе, горничная – уже не мисс Блюменфельд, а другая – позвала Фрэнка к телефону: какой-то господин хотел поговорить с ним или с его братом.
- Добрый день, - настороженно проговорил Фрэнк, прижав трубку к уху, - Бэзил Эпилог, чем могу помочь?
- Послушай, вам необязательно встречаться со мной, - без предисловий начал Сникет. - Рамона может встретить вас по приезде, или я просто дам вам адрес, а дальше вы доберётесь сами.
Фрэнк почувствовал, как тревога накрывает его с головой, будто охотничья сеть.
- Воспитанные люди начинают разговор с приветствия, - резко ответил он. Мысли так и забегали в голове: что делать? Куда заведёт его нить этого разговора? Не лучше ли бросить трубку, как бы жалко это ни выглядело – но, с другой стороны, что помешает Сникету позвонить снова?
- Добрый день, Фрэнк. Из твоей реакции я делаю вывод, что вы получили моё письмо и, как и подобает взрослым, зрелым людям, решили просто сделать вид, что ничего не произошло.
Тревога на долю секунды сменилась раздражением: грёбаный Сникет. Грёбаный языкастый младший брат Кит, вечно считающий себя самым умным. Им обоим уже скоро перевалит за пятьдесят, а это по-прежнему оставалось его главным впечатлением о младшем Сникете. От всей их семейки вечно были сплошные неприятности, один только Жак… впрочем, неважно. Давно уже неважно.
Фрэнк окинул фойе взглядом, проверяя, не подслушивает ли кто.
- Да, мы получили письмо. Доволен? – говорить от лица их обоих было проще. Так виноватым оказывался не он один. Фрэнк надеялся, что Эрнест об этом не узнает. – С чего бы нам сразу верить, что всё, что в нём говорится – правда? Ладно, допустим, теперь я знаю, что письмо действительно от тебя, но где гарантия, что ты не лжёшь? А то лично я понятия не имею, что у тебя на уме и какие цели ты преследуешь.
- Я мог бы прислать вам её фотографию. Пожалуй, стоило это сделать с самого начала. И приложить письмо, написанное ею лично. Может, это бы вас убедило.
Фрэнк замолчал, не зная, что сказать. Почему-то он сразу почувствовал, что скомкать и убрать с глаз долой письмо самой девочки и её фотографию было бы сложнее.
- Не сочти за нахальство, но я могу понять, что ты чувствуешь, - неожиданно сказал Сникет. – Когда она вышла на меня, я долго не решался с ней встретиться. Я бежал от прошлого, а она была слишком тесно с ним связана во всём, от происхождения до имени. Кроме того, я боялся, что мне придётся нести за кого-то ответственность, с чем я, как правило, плохо справляюсь. Я вёл себя как последний трус, откровенно говоря.
- Какая вычурная попытка назвать трусом меня.
- О, этого я не говорил. Разве что случайно мог… угадать.
Грёбаный языкастый младший брат Кит.
- Назови мне одну причину не положить трубку сейчас же, - холодно сказал Фрэнк.
На том конце линии что-то зашуршало.
- Дядя, дай я, - проговорил кто-то тонким голоском, тихо, но настойчиво. – Давай я попробую.
Фрэнк замер.
- Господин Развязка? Алло, - послышался всё тот же голос, но громче и чётче. – Вы меня слышите?
Можно было бросить трубку, конечно же. Но это было бы ещё сложнее, чем скомкать фотографию родной племянницы и больше никогда на неё не смотреть.
- Да, слышу, - проговорил Фрэнк. Ему показалось, что его голос звучит сдавленно, и он повторил ещё раз. – Я слышу.
- Здравствуйте! Меня зовут Беатрис, дядя Лемони вам писал про меня. Я должна была сама написать, наверное, но, когда я писала ему, он сначала не верил, что это правда я, и мы решили, что ему вы, может, скорее поверите. У вас там всё хорошо?
- Э-э… да, - растерялся Фрэнк. Он проигнорировал попытку этой девочки познакомиться с ним, а она хотела узнать, как у него дела. – Всё нормально.
- Здорово! Я не отвлекаю вас от работы? Мне хотелось бы пообщаться с вами, но вы там, наверное, заняты.
Фрэнк покосился на небольшую очередь, успевшую собраться у конторки. Возглавлявший её усатый толстяк, судя по его выражению лица, морально готовился скандалить и предъявлять претензии к обслуживанию.
- Запишите номер, - сказал он и быстро продиктовал номер телефона, установленного в их с Эрнестом апартаментах – роскошь, доступная мало кому из сотрудников отеля. – Перезвоните мне на него через десять минут. Тогда мы сможем спокойно поговорить.
***
Разумеется, всё пошло наперекосяк. Усатый толстяк держался неожиданно сдержанно, пусть и говорил крайне неодобрительным тоном, а вот когда дело дошло до замыкавшей очередь пожилой дамы, та закатила истерику, утверждая, что швейцар украл одну из её шляпных коробок. Пропажа обнаружилась у входа в отель: очевидно, швейцар взвалил на себя слишком много сумок и свёртков одновременно и не заметил, что выронил один из них. К тому моменту, как Фрэнк со всем этим разобрался, десять минут давно прошло, да и пятнадцать тоже.
Неизвестно, что подумали постояльцы гостиницы, увидев, как консьерж, уже весьма солидного возраста мужчина, стремглав несётся по коридору. Фрэнка, впрочем, это не интересовало. Пара фраз, которыми они обменялись с Беатрис, сделала невозможным продолжать прятать голову в песок. Он всё ещё не был уверен, что хочет этой встречи, что готов ко всем эмоциям, которые она неизбежно вызовет, но осознавал, что бесконечно падёт в собственных глазах, если как минимум не завершит начатое и не поговорит с ней.
Он влетел в комнату и застыл на пороге – Эрнест, присев на край стола, говорил по телефону:
- Хорошо, солнышко. Да, конечно, постараемся как можно скорее. Да, я понимаю. Будь осторожна. И привет герцогине Виннипегской! До встречи.
Фрэнк ринулся было к нему, но не успел – Эрнест уже положил трубку. Затем он выпрямился и с вызовом взглянул на брата, будто похваляясь тем, что только что сделал. Фрэнк замер.
- Этот телефонный звонок предназначался мне, - холодно сказал он.
- Это письмо предназначалось нам обоим, - в тон ему отозвался Эрнест. – Теперь-то я могу его прочесть? Лучше поздно, чем никогда, и так далее, и тому подобное?
- Ты сказал…
- Успокойся, она думает, что я был в курсе всего. И нет, я не представился твоим именем. Письмо, - Эрнест картинно протянул ладонь, ожидая, когда на неё положат конверт.
Фрэнк направился в свою спальню, отпер ящик стола, вытащил письмо и снова запер ящик. Вернувшись в гостиную (если, конечно, столь тесное и невзрачное помещение могло таковой именоваться – даже у лучших сотрудников отеля личные комнаты были весьма посредственными), он передал конверт брату. Тот положил письмо в карман жилета.
- Я думал, ты хочешь прочитать его сейчас же, - заметил Фрэнк.
- О, я примерно знаю, о чём там говорится. Беседа с нашей племянницей на всё открыла мне глаза, - с мрачной весёлостью в голосе заверил его брат. – Я собираюсь прочесть это письмо исключительно ради галочки. Мол, получил послание, как бы мой родной брат ни старался его от меня утаить – дело сделано, можно двигаться дальше.
На этом он замолчал и отвернулся. Фрэнк скрестил руки на груди. По-видимому, приближался тот момент, когда ему следовало извиниться; он не любил такие моменты.
- Я не должен был так поступать, - наконец произнёс он. Эрнест, не оборачиваясь, пожал плечами.
- Что ж, в этот раз грязную работу сделал ты, а не я, - сказал он. – Иногда бывает полезно.
- Грязную работу?
- Запаниковал, смалодушничал, натворил глупостей. Грязную работу, - повторил Эрнест. Он повернулся к брату, тоже скрестил руки на груди, и Фрэнк инстинктивно опустил свои: тело будто бы само противилось превращению в зеркальное отражение брата. Втроём они были братьями из сказки – три брата, три медведя, три норны, три призрака Рождества. Вдвоём они слишком долго изображали воплощение ложной дихотомии добра и зла, благородного волонтёра и его коварного двойника – роли, с которыми им больше не хотелось иметь ничего общего, но которые они то и дело на себя брали автоматически, в силу привычки. Это затрудняло общение, которое и без того никогда не протекало гладко. – Кто-то из нас должен был это сделать, чтобы другой потом мог негодовать. Спасибо за возможность в кои-то веки почувствовать себя хорошим парнем, братец.
- Гарпунное ружьё, - глухо проговорил Фрэнк.
- Что?
- Гарпунное ружьё. Не ты дал его той девчонке, - он стиснул кулаки так, что костяшки побелели. – Не ты сделал возможным то, что случилось.
Раздражение во взгляде его коварного двойника сменилось чем-то другим. Печалью. Жалостью, чёрт бы её побрал.
- Мне кажется, мы не раз говорили об этом, - мягко произнёс Эрнест. – Да, не я дал ей то ружьё, но я ведь тоже принимал участие во всём этом и не смог ничего предотвратить. И наша племянница, - он взмахнул рукой, жестом призывая Фрэнка помолчать прежде, чем тот успел произнести хоть слово, - знает об этом, так как читала писанину Сникета. И всё равно хочет с нами встретиться.
Она знала, что они сделали – точнее, чего не сделали. Она знала – и всё равно разыскала их. Всё равно вежливо разговаривала с ними по телефону и желала увидеться.
Странная у них семья была, конечно.
Фрэнк, который одновременно не знал, что хочет сказать, и хотел сказать слишком многое, долго не мог подобрать нужные слова.
- Что ты предлагаешь? – наконец просто спросил он.
- Взять отпуск. Как можно скорее. Сказать, что у нас тётушка умерла, или что-нибудь в этом роде.
- Нет у нас никакой тётушки.
- У нас нет, а у Генри и Бэзила Эпилогов наверняка есть. Пока что. Думаю, бедная старушка долго не протянет.
Их взгляды встретились, и Фрэнк против воли слегка улыбнулся – впервые за долгое время не потому, что того требовала работа с клиентами.
- Не смотри на меня так, - сказал Эрнест. – Я начинаю подозревать, что ты хочешь меня обнять.
- Обойдёшься. Я просто думаю про отпуск, - Фрэнк расправил плечи. – У меня есть идея, куда поехать.
- Какое совпадение, - ухмыльнулся Эрнест. Его выражение лица растеряло всю мягкость и грусть, будто их и в помине не было. Втроём они были братьями из сказки – когда-то. «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» не была сказкой, но с этим, пожалуй, тоже можно было работать. – У меня тоже есть идея.
Странная у них семья была, конечно.
Любопытно было проверить, унаследовала ли эту странность их новая родственница.
*Примечания:
Название и эпиграф - из одноимённой песни Gogol Bordello.
Я не знаю, являются ли имена Фрэнка и Эрнеста просто игрой слов на тему прилагательных frank и earnest или также и отсылкой к "Как важно быть серьёзным" Уайльда, где использована та же игра слов с earnest, но новые имена Фрэнка и Эрнеста позаимствованы из его же "Портрета Дориана Грея". Что до фамилии, то эпилог следует после развязки, ай гесс.
9. Семейный обед (Фернальд Уиддершинс | Кармелита Спатс, пост-канон, Кармелита/Фиона на заднем плане)9. Семейный обед
Фернальд мрачно возил крюком по тарелке оставшийся кусок кесадильи. Это был один из самых странных семейных обедов на его памяти, а ему доводилось обедать в компании, которую в той или иной степени можно было бы назвать семьёй, на подводной лодке, на предположительно необитаемом острове и в заброшенном доме, где воняло плесенью, а при попытке растопить печь из неё наружу сигануло полчище тараканов. Сейчас этот дом уже выглядел куда лучше – в том числе и его, Фернальда, стараниями. Сейчас стены были оклеены новыми обоями, доски пола не проваливались под ногами, а большой тяжёлый стол был очищен от грязи и уставлен новой, не надколотой посудой. За этим столом по диагонали от него и сидела сейчас их гостья, оживлённо болтая с Квигли и приобняв за плечи Фиону, которая держала себя примерно так решительно и в то же время настороженно, как и следует ожидать от человека, приведшего свою девушку знакомиться с родными. Наверное. Фернальду приводить девушку знакомиться с родными по ряду причин ни разу не доводилось.
Девушку Фионы звали Кармелита Спатс.
Сидевшая рядом с ним Айседора подтолкнула его локтем.
- Я, блядь, не могу поверить, что это на самом деле происходит, - прошептала она, слегка придвинувшись к нему, чтобы остальные гости их точно не услышали.
- Следи за языком, - одёрнул он её. Айседора тихонько фыркнула. Тройняшки его не уважали, что было правильно – после всего того, что он сделал и что позволил сделать другим, он не ждал от них другого отношения – но, судя по всему, в результате всех совместно перенесённых за последнюю пару лет невзгод по-своему к нему привязались. Последнее со своей стороны мог сказать и он. Они росли подозрительными, но не дёргаными, с острым чувством локтя и мрачным чувством юмора. Девчонка нравилась ему больше двоих других, потому что с ней можно было обсуждать поэзию, и Фернальд втайне пожалел, что это не с Айседорой встречается его сестра. С другой стороны, вполне возможно, что после всего вместе пережитого они воспринимали друг друга если не как родных сестёр, то как двоюродных, и ни о какой влюблённости речи идти не могло.
В любом случае, этот вариант ему нравился куда больше того, с которым ему теперь предполагалось мириться.
- Я не доверяю ей, - буркнул он, не сводя глаз с Кармелиты. Он узнал её, как только она вслед за Фионой вошла в дом, и без проблем узнал бы, даже если бы Дункан, увидев её, не врезался в угол стола и не расплескал чай, а Квигли не воскликнул «Ты?» с таким выражением лица, будто увидел летающую тарелку. Как и три года назад, она была рыжей, веснушчатой, громкой, при небольшом росте каким-то образом занимала слишком много места и предпочитала одежду вырвиглазно-розового цвета. После её «Привет, крюкастенький» он чуть было на неё не бросился, если бы Гектор очень быстро, очень многозначительно не положил ему руку на плечо.
- Я тоже, - шёпотом отозвалась Айседора. - Но, знаешь, как бы ни дико было это признавать, она пока что кажется чуть менее невыносимой, чем раньше. Она ещё не успела никому сказать ни одной гадости. И не пытается станцевать чечётку ни с того ни с сего.
- Может, она изменилась. А может, пытается втереться в доверие, - Фернальд вытер крюк о салфетку и встал из-за стола. Фиона тут же повернулась к нему.
- Ты куда-то уходишь? - осторожно поинтересовалась она. Она нервничала, и уже то, что его сестра нервничает из-за Кармелиты, заставляло его кипеть от негодования. Фернальд покачал головой.
- Пойду покурю. Кармелита, - он перевёл взгляд на гостью, - куришь?
Следовало отдать девчонке должное: намёк та поняла сразу.
- Если угощают - курю, - она поднялась и мимолётом сжала руку Фионы, которую та протянула к ней. - Сейчас вернусь, котик.
Фернальд стиснул зубы так, что они заныли.
Кармелита проследовала за ним на крыльцо. Снаружи было зябко – лето потихоньку отступало, до боли яркое солнце по-настоящему не грело. Фернальд мысленно отметил, что скоро придётся начать подметать ведущую к дому дорожку – листья уже желтели и готовились опадать. Сощурившись на свету, он спрятал крюки в карманы. Кармелита облокотилась на перила крыльца.
- Так что там насчёт покурить? - напомнила она.
- Тебе шестнадцать. Обойдёшься, - он шагнул ближе к ней. Возможно, со стороны это выглядело так, будто он намерен ей угрожать. Фернальд надеялся, что это выглядело именно так. - А теперь выкладывай, что ты здесь забыла на самом деле.
Девчонка покосилась на него с интересом, почти весело.
- Пришла познакомиться с семьёй моей девушки, конечно.
- Так я тебе и поверил, - Фернальд вынул одну руку из кармана. Металл крюка тускло сверкнул в лучах осеннего солнца. - Кто тебя послал? ГПВ? Эта стерва?
Кармелита закатила глаза:
- Если ты про Эсме, то я не видела её уже года три.
- Хочешь сказать, ты не с ней живёшь?
- Ты вообще слышал, о чём я рассказывала за столом? Меня запихнули в детский дом, когда её арестовали, а когда выпустили, она за мной не вернулась, - по её лицу и тону сложно было понять, задело ли её это тогда и задевало ли сейчас. - У меня теперь новая опекунша, и она круче. Актриса. Говорит, из меня может выйти толк, если я буду работать над собой, - Фернальд невольно отметил, что раньше Кармелита Спатс ни за что бы не признала, что ей нужно поработать над собой. - А ГПВ пытались меня к себе перетянуть – предыдущий опекун, до Лиззи, был из их числа. Но я убежала. Сдались мне эти... кексолизы.
Знакомое словечко вновь заставило Фернальда насторожиться.
- Ага, и я должен поверить, что ты вот так запросто взяла и изменилась?
- Люди меняются. Ты изменился, Крюкастенький.
- Моё имя – Фернальд, - он опёрся крюком на перила совсем рядом с её рукой. Она не заволновалась и не попыталась отодвинуться, но снисходительная улыбка – снисходительная, чёрт возьми, как будто это ему шестнадцать лет, а не ей! – испарилась. Очень хорошо, подумал Фернальд. Отлично. - И я не изменился.
- А твоя сестра говорит, что изменился.
- Она склонна видеть во мне хорошее.
- Во мне тоже, - Кармелита вскинула голову и посмотрела ему в глаза. - Ей ты тоже совсем не доверяешь?
Он отвёл глаза – и вдруг увидел, что с одной стороны кожа в нижней части её шеи была неровной и красноватой. След от ожога – уходивший, очевидно, вниз, под одежду. Она заметила, что он заметил, и проворным движением поправила горловину свитера, натянув её даже выше, чем предполагал фасон.
- Привет из отеля «Развязка», - небрежно пояснила она – даже слишком небрежно – и Фернальд вспомнил другой пожар, и как горели бумаги Грегора Ануистла, и вся мебель в лаборатории, и его собственные руки, и как он не мог даже толком закричать от боли, потому что уже сорвал голос, пытаясь дозваться матери. Он убрал крюк с перил.
Подростки часто принимают неправильные решения – особенно если их к этому подталкивают окружающие их взрослые. Люди часто совершают ужасные поступки, а потом жалеют о них – или не жалеют по-настоящему, но всё равно стараются больше их не совершать, хотя бы ради собственного спокойствия.
Кто он был такой, чтобы выговаривать Кармелите Спатс, которая была, конечно, избалованной и эгоистичной, но хотя бы никогда никого не убивала?
- Так значит, ты не в курсе, что там с Эсме? - спросил он, чтобы как-то потянуть время и собраться с мыслями. Кармелита пожала плечами:
- Знаю только то, что пишут в газетах.
- А что насчёт... - он запнулся, чуть было не сказав «босса». Какой Олаф ему теперь босс?
- Графули? Без понятия. Его так и не нашли. Наверное, погиб при пожаре, - равнодушно ответила Кармелита. Ему тоже следовало бы быть равнодушным, напомнил он себе. - Может, всё-таки по сигарете?
- Насколько я помню, тебе всё ещё шестнадцать. И вообще, пошли в дом, - Фернальд глубоко вдохнул вкусный, прохладный сентябрьский воздух. Он не мог сказать, что на душе стало легче, но теперь на ней хотя бы было тяжело по другим причинам. ГПВ, значит, пытались снова рекрутировать Кармелиту. Интересно, чем они там ещё заняты... и что им известно о краже состояния пропавших без вести сирот Квегмайров из городского банка. - Думаю, Гектор как раз сейчас достаёт из духовки десерт.
- Гектор – это второй старикан, который не ваш отец?
- Отчим. Который не наш отчим. И если ты намереваешься быть частью этой семьи, изволь запомнить имена.
На его словах о части их семьи она улыбнулась совсем не так, как обычно – её почти можно было и в самом деле назвать милой, но ей он этого, конечно, не сказал.
Кстати, всё, что я пишу по этому фандому, на тамблере и на ао3 есть также на английском. Хочешь фидбек - умей вертеться, хех.
@музыка: The Dubliners - The Black Velvet Band
-
-
09.10.2019 в 02:26-
-
09.10.2019 в 11:21