Гражданин! Мать - это республика, а папа - стакан портвейна.
Неффи в Москве подарила сборник стихов Али Кудряшевой - сказала, они похожи на меня. Похожи или нет - судить, пожалуй, не мне, но мне они нравятся, и многие из них изо всех сил берут за душу. Например, вот несколько.
Молитва (2)Я слишком назойлив и бестолков, я б с радостью был таков,
Но ты не не слышишь моих звонков, не видишь моих флажков.
И вот сейчас, на исходе дня, когда облака резней
не надо, Господи, для меня, помилуй моих друзей.
Я не прошу тебя рая здесь, я милости не хочу,
Я не прошу для них тех чудес, что Богу не по плечу,
Тебе ж не стоит огромных трат, подумаешь, ты ведь Бог,
Пусть будет кофе для них с утра и вечером теплый бок.
Пусть врут все те, кто все время врал, и плачут все те, кто не,
Пусть будет снег, суета, аврал, морщины и мокрый снег,
Час-пик, толпа, недород, тоска, концерты, порнуха, дым,
И боль, щемящая у виска, и скука по выходным,
Измены, дети, дела, коты, простуды, метро и зной,
Долги, работа до тошноты, просроченный проездной,
И груз заданий, и лишний вес, и девочки в скверике
И на обзорной парад невест, и утки в Москве-реке.
Помилуй их, они столько лет работают на износ,
Помилуй тех, кто им греет плед и тех, кто целует в нос,
Помилуй тех, кто лез на рожон и кто не лезет уже,
Помилуй их бестолковых жен и их бедолаг-мужей
Помилуй, тех, кто силен и слаб (ведь ты-то сам не слабак),
Помилуй, Боже, их мам и пап, врагов, хомяков, собак,
Помилуй счастливых, бомжей, калек, хозяев или гостей
Помилуй коллег и друзей коллег, коллег друзей и детей.
И вне защитной сети потом оставшегося меня
Пускай забирают пожар, потоп и прочая потебня.
Я знаю, я тебе не в струю - бездельник и ротозей,
Но, не оставив меня в строю, помилуй моих друзей.
69.655440, 173.550220пока заметает ветер в реки излуку
пока мы нашли надёжное вроде место
пока мы лежим на снегу протянувши руку
давай например побалакаем об известном
россия наше отечество флаг в полоску
хей в родственниках у меня тот малый с аляски
он кстати умеет балакать по-эскимосски
по крайней мере рассказывать наши сказки
мы всё забыли он помнит что помнят камни
он помнит таянье снега оттенки меха
прикинь я уеду и буду американец
ведь им всё равно откуда ты блин приехал
россия наше отечество смерть неизбежна
ходил на соболя соболь в глаза смеялся
весна будет снежной и лето случится снежным
и то что будет голодно это ясно
с большой земли приходил один и сказал мне
что мы воюем с какой-то южной державой
что значит держава? страна атакуют замки
стреляют из луков врагов на палочках жарят
у них чернозём это значит земля искрится
засасывает семена выдаёт колосья
ещё говорят бывает жара за тридцать
они говорят что страшно и снега просят
ты помнишь такую книжку её когда-то
привёз круглоглазый варвар в тяжёлой шубе
что в нижнем мире жаркое значит гадко
да я не вру какие тут слушай шутки
а соболь ушёл и лось ушёл и куница
сестра родилась потом прожила маленько
она иногда приходит ночью и снится
такая мелкая только брови коленки
но мы бы не прокормили была б невеста
тебе например а что ты мне кажешь зубы
ну да не тебе но дальше-то неизвестно
отдали б её и были б обоим шубы
уеду в конце концов изучу английский
в нём меньше согласных простейший язык без тонов
аляска близко там солнце заходит низко
всё как у нас я думаю всё же стоит
у этого круглоглазого было в книге
что главный чертит в огромной своей тетрадке
вот взял у соседа лишней муки черники
и будешь гореть гореть это верно сладко
ещё они верят что если напишешь соболь
то будет соболь глаза его мясо шкурка
а если напишешь про шкурку ещё особо
дадут вдвойне чтоб справить большую куртку
и парку в школе учили что парка это
не тёплое а бабы в какой-то греции
но делают нитки в греции вечно лето
им этих ниток хватает чтобы согреться
а соболя не будет обратный отсчёт пошёл
колючий снег заметает нашу палатку
я вижу сестру с такими тугими щёчками
и с ручками в колбасных богатых складках
кому-то из нас наверное хватит щавеля
один из нас почти доживёт до лета
давай рассчитаем на пальцах кто возвращается
тому с аляски отдай мои амулеты
Пятнадцать летДа, лето, тополиный снег, неясная пора,
Когда ты не войдешь в подъезд, всех звезд не сосчитав.
"Я поведу тебя в музей, - сказала мне сестра, -
Ведь ты не знаешь ни черта, не можешь ни черта.
Ведь ты вступаешь невпопад, когда еще затакт,
Ты выберешь не тех подруг, предашь не тех друзей,
Я поведу тебя в музей - и это будет так,
Но ты пока что выбирай, какой тебе музей."
Но как мне думать? Южный Крест летит над головой,
Большое плаванье грозит большому кораблю,
А я отважный рулевой, прекрасный рулевой,
И если руль в моих руках - я плаванье продлю.
"Чего ты хочешь? - мне цедит презрительно сестра, -
По географии трояк, про физику молчу",
Но мне на это наплевать, ведь мне неведом страх,
Ведь море по колено мне, а ветер по плечу,
Да, запад - запад, а восток, как водится, восток,
Еще скажи, что север сер, что юг приносит жар,
Нельзя делить на ноль, увы, но умножать на сто
Никто не сможет запретить. Я буду умножать.
Я буду умножать маршрут и предавать того,
Кто первый встанет раньше всех и закричит "Земля",
Увидеть раньше всех конец - ничуть не волшебство,
А продолжение в руках того, кто у руля.
Мой капитан тяжел и груб, насмешлив и плешив,
В порту его, как видно, ждет веселая швея.
Но я скажу ему: "Плевать, что ты себе решил,
Иди на мостик, капитан, а здесь решаю я."
Пятнадцать лет - средь прочих бед террор и домострой,
И та не смотрит на меня, с которой рай в аду,
Приходится в который раз идти в музей с сестрой,
И делать вид, что не сестра, а я ее веду.
Ее надуманный предлог не стоит ни гроша,
Восход краснеет, как закат, смущен и белогрив,
Сестра сегодня хороша, чертовски хороша,
И я - отважный рулевой - веду ее сквозь риф.
Коса, и грабли, и топор, и старое весло,
Веселье восковых фигур, доспехи бывших сил,
Я слишком юн, я слишком храбр, мне слишком повезло,
Мне даже повезло с сестрой, хотя я не просил.
Бежит троллейбус, и метро крадется вслед за ним,
И солнце следом - к шагу шаг - за ним ползёт в зенит
Скажи, пожалуйста, никто мне нынче не звонил?
Хотя, наверно, позвонит, нет, точно позвонит.
Пусть будет риск, трещит форштевнь, змеей шипит струя,
Матросы встанут у бортов - хмельные и свои.
Швея хихикает с другим, мне не нужна швея,
И капитану - скажем впрямь - некисло без швеи.
Босая Золушка бежит, не сосчитав часов,
Как дорог нам любой предмет, хранимый под стеклом,
Но не засунуть под стекло ни мачт, ни парусов,
Ни тех, кто здесь, плечом к плечу, поделится теплом.
Когда тебе пятнадцать лет - что толку знать финал,
Неужто это сохранит, да нет, не сохранит,
Когда ты будешь знать о том, чего не начинал,
Или бросал, или не смог - действительно, финит-
-а ля комедия. Привет. Сквозит. Прощай, Ахилл,
Ты черепаху не догнал, не перебрал ладов,
И ты идешь в музей с сестрой, в свой собственный архив,
Вцепившись в маленькой сестры цыплячую ладонь.
И небо светит над тобой - всех звезд не сосчитать,
Какой-то ветер гонит пух - муссон или мистраль,
Да, ты вернулся на щите - но не подняв щита,
И значит, все-таки музей, и все-таки сестра.
Да, я не знаю ни черта, но черт лишь мне чета,
Я выбираю тех подруг, что смогут подождать,
По географии трояк, всех звезд не сосчитать,
Лежит под компасом топор, но ты не выдашь, да?
Пятнадцать лет, поёт вода, я лучший рулевой,
И невозможный Южный Крест шаги мои подъест.
И это счастье, может быть. А впрочем, вру, любовь,
Из комнаты я вышел, да.
Не заходи в подъезд.
Школьный курс
В.К.
Вот этот город. Остов его прогнил. Каменный остров оставшихся навсегда.
Вот фонарей горячечная слюда.
Вот я иду одна и гашу огни.
Вот этот город, нужный только одним.
Вот и вода, идущая по следам.
Вот этот город. Картиночный до соплей. До постоянных соплей — полгода зима.
Сказочный, барочный его филей.
Набитые до оскомин его дома.
Вот этот город, петровский лаокоон. Не по канонам канувший в никуда.
Вот этот город — окон, коней, колонн.
Слякотная, колокольная ерунда.
Я знаю тебя, с математикой ты на ты. Тебе не составит труда эта разность тем.
Гармония безвыходной простоты.
Геометрия продрогших на лавках тел.
Вот этот город, влитый вольной Невой. Непрерывность парков, прямая речная речь.
Сделай мне предложение — из него,
из дефисов мостов, из наших нечастых встреч.
Вот этот город, он не простыл — остыл. Историю по колено в воде стирал.
Расторгни его союз, разведи мосты.
Закончи эту промокшую пастораль.
Радость моя, ты и с музыкой не на вы. Слушай всё то, что он от тоски навыл.
Гордый больной нарыв на брегах Невы.
Даже его революции не новы.
Чем же он жив, чем дорог его мирок? Чем он дрожит под левым моим плечом?
Теплой пуповиной железных дорог,
Сдобренной разговорами ни о чем.
Сдобренной перегноем бесценных слов, недосогретых губ, что тебе еще?
Как он стоит, чахоточный серый слон?
Чем он благословлён, чем он защищен?
Возьми этот город. Вычти центральный район. Отломай со шпиля кораблик и сунь в карман.
Отпусти его в какой-нибудь водоем.
Смотри, как исчезает его корма.
Смотри, как опадает Дворцовый мост, Васильевский опускается в глубину.
Флюгер берет направленье на норд-норд-ост,
Трамвай уцепился колесами за струну.
Вот этот город, косящий на запад рай с Заячьей, Каменной, Спасской его губой
Вот телефонов осиплые номера.
Вот я стою. Да, вот, я взяла с собой
Теплый пакет с батоном и молоком. Я не приду умирать, приезжай пожить.
Видишь, отсюда видно, как над рекой
Лепит туман облаков слоёных коржи.
Видишь, как он заворачивает в края мёрзлое ощетиненное лицо.
Вот этот берег. Вот я жду тебя. Вот я.
Вот драгоценный песок для наших дворцов.
М. и П.На небе только и разговоров, что о море.
Перед воротами очередь хуже рыночной,
Тесно и потно, дети, пропойцы, бабищи.
Это понятно - на стороне изнаночной
нет уже смысла выглядеть подобающе.
Топчутся - словно утром в метро на Бутово,
словно в Новосибирске в момент затмения.
десять веков до закрытья - а им как будто бы
десять минут осталось, а то и менее.
Тошно и душно. Скоро там будет кровь или
обмороки. Мария отходит в сторону,
где посвободней, где веришь, что Райский сад.
к хрупкой высокой девочке с тонким профилем,
с косами цвета сажи и крыльев ворона
и с серебряными нитками в волосах.
Смотрят оттуда на всё это злое варево
И им просто приходится разговаривать.
Ты откуда? Я - из большого города,
Я оттуда, где небо не помнит синего,
Добраться до дома - разве что на троллейбусе.
Ты будешь смеяться - родители шибко гордые,
Имечко - Пенелопа, а мне - носи его
Ладно, хорошо, что еще не Лесбией.
А ты откуда? Я тоже, знаешь, из города,
Мои родители были - напротив - лодыри.
когда окликают - я не беру и в голову.
Как Мюллер в Германии, Смит на задворках Лондона.
Но как бы то ни было - я сюда не хотела,
вот если бы он не ушел тогда в злую небыль.
Вот если бы мне хоть слово о нем, хоть тело.
..молчат и смотрят каждая в своё небо.
А мой я даже знаю, куда ушел.
И мне бы - хоть знать, что там ему хорошо.
А в очереди предлагают кроссовки дешево
И сувениры в виде ключей на пояс.
...Ты знаешь, как это бывает - вот так всё ждешь его,
А после не замечаешь, что едет поезд.
И ищешь силы в себе - потому что где ж еще,
И давишь тревогу в объятиях серых пепельниц.
... или тебе говорят: "Ты держись". Ты держишься
За поручень, за нож, за катетер капельниц.
А я была - и внешне так даже чистенько,
Ходила на работу бугристой улочкой,
В метро по вечерам набивалась плотненько.
А муж мой сошел с ума и в конце бесчисленно
Вырезывал колыбельки, игрушки, дудочки,
Он, знаешь, был высококлассным плотником.
Да что я тебе говорю - ты уже ученая.
Пенелопа гладит теплые кудри черные.
Говорит - послушай, но если бы что-то страшное,
То как-нибудь ты узнала бы - кто-то выдал бы
А значит, что есть надежда - минус на минус.
- Мне снилось, что Иосиф ножом окрашенным
На сердце моём его имя навечно выдолбил.
- И мне, ты знаешь, тоже такое снилось.
Их накрывает тень от сухой оливы.
Толпа грохочет, как камни в момент прилива.
Он мне говорил - ну, что со мной может статься-то,
По морю хожу на цыпочках - аки посуху,
В огне не горю, не знаю ни слёз, ни горя.
Цитировал что-то из Цицерона с Тацитом,
Помахивал дорожным истертым посохом.
- Я знаю, Мария. Мой тоже ходил по морю
Мой тоже побеждал, говорил, подшучивал,
Родился в рубашке - шелковой, тонкой, вышитой,
И всё - убеждал - всегда по его веленью.
А если не по его - то тогда по щучьему,
Забрался на самый верх - ну куда уж выше-то,
Не видел, что стою уже на коленях.
И вот еще - утешали меня порою,
Что имя его гремит, словно звон набатный.
Подсунули куклу, глянцевого героя
Как Малышу - игрушечную собаку.
- Я знаю, знаю. Я слышала в шуме уличном,
Что он, мол, бог - и, значит, на небе прямо.
как будто не догадаюсь, как будто дурочка,
как будто бы у богов не бывает мамы.
- Он всё говорил, что пути его бесконечны.
- Конечно.
И гогот толпы - как будто в ушах отвертками,
Как будто камнем в вымученный висок.
Пенелопа нелепо курит подряд четвертую.
В босоножки Марии забился теплый песок.
Ну, что там? Доругались ли, доскандалили?
А было похоже - снег заметал в сандалии,
Волхвы бубнили в ритм нечетким систолам,
какой-то зверь в колено дышал опасливо,
И он был с ней неразрывно, больно, неистово,
О Боже мой, как она тогда была счастлива.
- Да, что мы всё о них... Кстати, как спасаешься,
Когда за окном такое, что не вдыхается,
Сквозь рваный снег гриппозный фонарь мигает,
Когда устало, слепо по дому шаришься
И сердце - даже не бьется, а трепыхается?
- А я вяжу. И знаешь ли, помогает.
Вяжешь - неважен цвет, наплевать на стиль,
А потом нужно обязательно распустить.
И сразу веришь - он есть. Пусть он там, далекий, но
Ест мягкое, пьет сладкое, курит легкие,
И страх отступает и в муках тревоги корчатся.
Но точно знаешь - когда-нибудь шерсть закончится.
Наверно просто быть кошкой, старушкой, дочерью
Кем-нибудь таким беззаботным, маленьким.
- Эй, девушки, заходите. Тут ваша очередь!
вы кажется, занимали тут.
Он смотрит на сутулую стать Мариину,
на Пенелопин выученный апломб.
И думает - слышишь, кто-нибудь, забери меня,
Я буду сыном, бояться собак и пломб.
Я буду мужем - намечтанным, наобещанным
Я буду отцом - надежней стен городских.
Вот только бы каждый раз когда вижу женщину -
Не видеть в ее глазах неземной тоски
И стоит ли копошиться -
когда в них канешь, как
Будто сердце падает из груди,
Как будто вместо сердца теперь дыра.
И он открывает дверь в их неброский рай
Где их паршивцы
сидят на прибрежных
камушках
и никуда не думают уходить.
Молитва (2)Я слишком назойлив и бестолков, я б с радостью был таков,
Но ты не не слышишь моих звонков, не видишь моих флажков.
И вот сейчас, на исходе дня, когда облака резней
не надо, Господи, для меня, помилуй моих друзей.
Я не прошу тебя рая здесь, я милости не хочу,
Я не прошу для них тех чудес, что Богу не по плечу,
Тебе ж не стоит огромных трат, подумаешь, ты ведь Бог,
Пусть будет кофе для них с утра и вечером теплый бок.
Пусть врут все те, кто все время врал, и плачут все те, кто не,
Пусть будет снег, суета, аврал, морщины и мокрый снег,
Час-пик, толпа, недород, тоска, концерты, порнуха, дым,
И боль, щемящая у виска, и скука по выходным,
Измены, дети, дела, коты, простуды, метро и зной,
Долги, работа до тошноты, просроченный проездной,
И груз заданий, и лишний вес, и девочки в скверике
И на обзорной парад невест, и утки в Москве-реке.
Помилуй их, они столько лет работают на износ,
Помилуй тех, кто им греет плед и тех, кто целует в нос,
Помилуй тех, кто лез на рожон и кто не лезет уже,
Помилуй их бестолковых жен и их бедолаг-мужей
Помилуй, тех, кто силен и слаб (ведь ты-то сам не слабак),
Помилуй, Боже, их мам и пап, врагов, хомяков, собак,
Помилуй счастливых, бомжей, калек, хозяев или гостей
Помилуй коллег и друзей коллег, коллег друзей и детей.
И вне защитной сети потом оставшегося меня
Пускай забирают пожар, потоп и прочая потебня.
Я знаю, я тебе не в струю - бездельник и ротозей,
Но, не оставив меня в строю, помилуй моих друзей.
69.655440, 173.550220пока заметает ветер в реки излуку
пока мы нашли надёжное вроде место
пока мы лежим на снегу протянувши руку
давай например побалакаем об известном
россия наше отечество флаг в полоску
хей в родственниках у меня тот малый с аляски
он кстати умеет балакать по-эскимосски
по крайней мере рассказывать наши сказки
мы всё забыли он помнит что помнят камни
он помнит таянье снега оттенки меха
прикинь я уеду и буду американец
ведь им всё равно откуда ты блин приехал
россия наше отечество смерть неизбежна
ходил на соболя соболь в глаза смеялся
весна будет снежной и лето случится снежным
и то что будет голодно это ясно
с большой земли приходил один и сказал мне
что мы воюем с какой-то южной державой
что значит держава? страна атакуют замки
стреляют из луков врагов на палочках жарят
у них чернозём это значит земля искрится
засасывает семена выдаёт колосья
ещё говорят бывает жара за тридцать
они говорят что страшно и снега просят
ты помнишь такую книжку её когда-то
привёз круглоглазый варвар в тяжёлой шубе
что в нижнем мире жаркое значит гадко
да я не вру какие тут слушай шутки
а соболь ушёл и лось ушёл и куница
сестра родилась потом прожила маленько
она иногда приходит ночью и снится
такая мелкая только брови коленки
но мы бы не прокормили была б невеста
тебе например а что ты мне кажешь зубы
ну да не тебе но дальше-то неизвестно
отдали б её и были б обоим шубы
уеду в конце концов изучу английский
в нём меньше согласных простейший язык без тонов
аляска близко там солнце заходит низко
всё как у нас я думаю всё же стоит
у этого круглоглазого было в книге
что главный чертит в огромной своей тетрадке
вот взял у соседа лишней муки черники
и будешь гореть гореть это верно сладко
ещё они верят что если напишешь соболь
то будет соболь глаза его мясо шкурка
а если напишешь про шкурку ещё особо
дадут вдвойне чтоб справить большую куртку
и парку в школе учили что парка это
не тёплое а бабы в какой-то греции
но делают нитки в греции вечно лето
им этих ниток хватает чтобы согреться
а соболя не будет обратный отсчёт пошёл
колючий снег заметает нашу палатку
я вижу сестру с такими тугими щёчками
и с ручками в колбасных богатых складках
кому-то из нас наверное хватит щавеля
один из нас почти доживёт до лета
давай рассчитаем на пальцах кто возвращается
тому с аляски отдай мои амулеты
Пятнадцать летДа, лето, тополиный снег, неясная пора,
Когда ты не войдешь в подъезд, всех звезд не сосчитав.
"Я поведу тебя в музей, - сказала мне сестра, -
Ведь ты не знаешь ни черта, не можешь ни черта.
Ведь ты вступаешь невпопад, когда еще затакт,
Ты выберешь не тех подруг, предашь не тех друзей,
Я поведу тебя в музей - и это будет так,
Но ты пока что выбирай, какой тебе музей."
Но как мне думать? Южный Крест летит над головой,
Большое плаванье грозит большому кораблю,
А я отважный рулевой, прекрасный рулевой,
И если руль в моих руках - я плаванье продлю.
"Чего ты хочешь? - мне цедит презрительно сестра, -
По географии трояк, про физику молчу",
Но мне на это наплевать, ведь мне неведом страх,
Ведь море по колено мне, а ветер по плечу,
Да, запад - запад, а восток, как водится, восток,
Еще скажи, что север сер, что юг приносит жар,
Нельзя делить на ноль, увы, но умножать на сто
Никто не сможет запретить. Я буду умножать.
Я буду умножать маршрут и предавать того,
Кто первый встанет раньше всех и закричит "Земля",
Увидеть раньше всех конец - ничуть не волшебство,
А продолжение в руках того, кто у руля.
Мой капитан тяжел и груб, насмешлив и плешив,
В порту его, как видно, ждет веселая швея.
Но я скажу ему: "Плевать, что ты себе решил,
Иди на мостик, капитан, а здесь решаю я."
Пятнадцать лет - средь прочих бед террор и домострой,
И та не смотрит на меня, с которой рай в аду,
Приходится в который раз идти в музей с сестрой,
И делать вид, что не сестра, а я ее веду.
Ее надуманный предлог не стоит ни гроша,
Восход краснеет, как закат, смущен и белогрив,
Сестра сегодня хороша, чертовски хороша,
И я - отважный рулевой - веду ее сквозь риф.
Коса, и грабли, и топор, и старое весло,
Веселье восковых фигур, доспехи бывших сил,
Я слишком юн, я слишком храбр, мне слишком повезло,
Мне даже повезло с сестрой, хотя я не просил.
Бежит троллейбус, и метро крадется вслед за ним,
И солнце следом - к шагу шаг - за ним ползёт в зенит
Скажи, пожалуйста, никто мне нынче не звонил?
Хотя, наверно, позвонит, нет, точно позвонит.
Пусть будет риск, трещит форштевнь, змеей шипит струя,
Матросы встанут у бортов - хмельные и свои.
Швея хихикает с другим, мне не нужна швея,
И капитану - скажем впрямь - некисло без швеи.
Босая Золушка бежит, не сосчитав часов,
Как дорог нам любой предмет, хранимый под стеклом,
Но не засунуть под стекло ни мачт, ни парусов,
Ни тех, кто здесь, плечом к плечу, поделится теплом.
Когда тебе пятнадцать лет - что толку знать финал,
Неужто это сохранит, да нет, не сохранит,
Когда ты будешь знать о том, чего не начинал,
Или бросал, или не смог - действительно, финит-
-а ля комедия. Привет. Сквозит. Прощай, Ахилл,
Ты черепаху не догнал, не перебрал ладов,
И ты идешь в музей с сестрой, в свой собственный архив,
Вцепившись в маленькой сестры цыплячую ладонь.
И небо светит над тобой - всех звезд не сосчитать,
Какой-то ветер гонит пух - муссон или мистраль,
Да, ты вернулся на щите - но не подняв щита,
И значит, все-таки музей, и все-таки сестра.
Да, я не знаю ни черта, но черт лишь мне чета,
Я выбираю тех подруг, что смогут подождать,
По географии трояк, всех звезд не сосчитать,
Лежит под компасом топор, но ты не выдашь, да?
Пятнадцать лет, поёт вода, я лучший рулевой,
И невозможный Южный Крест шаги мои подъест.
И это счастье, может быть. А впрочем, вру, любовь,
Из комнаты я вышел, да.
Не заходи в подъезд.
Школьный курс
В.К.
Вот этот город. Остов его прогнил. Каменный остров оставшихся навсегда.
Вот фонарей горячечная слюда.
Вот я иду одна и гашу огни.
Вот этот город, нужный только одним.
Вот и вода, идущая по следам.
Вот этот город. Картиночный до соплей. До постоянных соплей — полгода зима.
Сказочный, барочный его филей.
Набитые до оскомин его дома.
Вот этот город, петровский лаокоон. Не по канонам канувший в никуда.
Вот этот город — окон, коней, колонн.
Слякотная, колокольная ерунда.
Я знаю тебя, с математикой ты на ты. Тебе не составит труда эта разность тем.
Гармония безвыходной простоты.
Геометрия продрогших на лавках тел.
Вот этот город, влитый вольной Невой. Непрерывность парков, прямая речная речь.
Сделай мне предложение — из него,
из дефисов мостов, из наших нечастых встреч.
Вот этот город, он не простыл — остыл. Историю по колено в воде стирал.
Расторгни его союз, разведи мосты.
Закончи эту промокшую пастораль.
Радость моя, ты и с музыкой не на вы. Слушай всё то, что он от тоски навыл.
Гордый больной нарыв на брегах Невы.
Даже его революции не новы.
Чем же он жив, чем дорог его мирок? Чем он дрожит под левым моим плечом?
Теплой пуповиной железных дорог,
Сдобренной разговорами ни о чем.
Сдобренной перегноем бесценных слов, недосогретых губ, что тебе еще?
Как он стоит, чахоточный серый слон?
Чем он благословлён, чем он защищен?
Возьми этот город. Вычти центральный район. Отломай со шпиля кораблик и сунь в карман.
Отпусти его в какой-нибудь водоем.
Смотри, как исчезает его корма.
Смотри, как опадает Дворцовый мост, Васильевский опускается в глубину.
Флюгер берет направленье на норд-норд-ост,
Трамвай уцепился колесами за струну.
Вот этот город, косящий на запад рай с Заячьей, Каменной, Спасской его губой
Вот телефонов осиплые номера.
Вот я стою. Да, вот, я взяла с собой
Теплый пакет с батоном и молоком. Я не приду умирать, приезжай пожить.
Видишь, отсюда видно, как над рекой
Лепит туман облаков слоёных коржи.
Видишь, как он заворачивает в края мёрзлое ощетиненное лицо.
Вот этот берег. Вот я жду тебя. Вот я.
Вот драгоценный песок для наших дворцов.
М. и П.На небе только и разговоров, что о море.
Перед воротами очередь хуже рыночной,
Тесно и потно, дети, пропойцы, бабищи.
Это понятно - на стороне изнаночной
нет уже смысла выглядеть подобающе.
Топчутся - словно утром в метро на Бутово,
словно в Новосибирске в момент затмения.
десять веков до закрытья - а им как будто бы
десять минут осталось, а то и менее.
Тошно и душно. Скоро там будет кровь или
обмороки. Мария отходит в сторону,
где посвободней, где веришь, что Райский сад.
к хрупкой высокой девочке с тонким профилем,
с косами цвета сажи и крыльев ворона
и с серебряными нитками в волосах.
Смотрят оттуда на всё это злое варево
И им просто приходится разговаривать.
Ты откуда? Я - из большого города,
Я оттуда, где небо не помнит синего,
Добраться до дома - разве что на троллейбусе.
Ты будешь смеяться - родители шибко гордые,
Имечко - Пенелопа, а мне - носи его
Ладно, хорошо, что еще не Лесбией.
А ты откуда? Я тоже, знаешь, из города,
Мои родители были - напротив - лодыри.
когда окликают - я не беру и в голову.
Как Мюллер в Германии, Смит на задворках Лондона.
Но как бы то ни было - я сюда не хотела,
вот если бы он не ушел тогда в злую небыль.
Вот если бы мне хоть слово о нем, хоть тело.
..молчат и смотрят каждая в своё небо.
А мой я даже знаю, куда ушел.
И мне бы - хоть знать, что там ему хорошо.
А в очереди предлагают кроссовки дешево
И сувениры в виде ключей на пояс.
...Ты знаешь, как это бывает - вот так всё ждешь его,
А после не замечаешь, что едет поезд.
И ищешь силы в себе - потому что где ж еще,
И давишь тревогу в объятиях серых пепельниц.
... или тебе говорят: "Ты держись". Ты держишься
За поручень, за нож, за катетер капельниц.
А я была - и внешне так даже чистенько,
Ходила на работу бугристой улочкой,
В метро по вечерам набивалась плотненько.
А муж мой сошел с ума и в конце бесчисленно
Вырезывал колыбельки, игрушки, дудочки,
Он, знаешь, был высококлассным плотником.
Да что я тебе говорю - ты уже ученая.
Пенелопа гладит теплые кудри черные.
Говорит - послушай, но если бы что-то страшное,
То как-нибудь ты узнала бы - кто-то выдал бы
А значит, что есть надежда - минус на минус.
- Мне снилось, что Иосиф ножом окрашенным
На сердце моём его имя навечно выдолбил.
- И мне, ты знаешь, тоже такое снилось.
Их накрывает тень от сухой оливы.
Толпа грохочет, как камни в момент прилива.
Он мне говорил - ну, что со мной может статься-то,
По морю хожу на цыпочках - аки посуху,
В огне не горю, не знаю ни слёз, ни горя.
Цитировал что-то из Цицерона с Тацитом,
Помахивал дорожным истертым посохом.
- Я знаю, Мария. Мой тоже ходил по морю
Мой тоже побеждал, говорил, подшучивал,
Родился в рубашке - шелковой, тонкой, вышитой,
И всё - убеждал - всегда по его веленью.
А если не по его - то тогда по щучьему,
Забрался на самый верх - ну куда уж выше-то,
Не видел, что стою уже на коленях.
И вот еще - утешали меня порою,
Что имя его гремит, словно звон набатный.
Подсунули куклу, глянцевого героя
Как Малышу - игрушечную собаку.
- Я знаю, знаю. Я слышала в шуме уличном,
Что он, мол, бог - и, значит, на небе прямо.
как будто не догадаюсь, как будто дурочка,
как будто бы у богов не бывает мамы.
- Он всё говорил, что пути его бесконечны.
- Конечно.
И гогот толпы - как будто в ушах отвертками,
Как будто камнем в вымученный висок.
Пенелопа нелепо курит подряд четвертую.
В босоножки Марии забился теплый песок.
Ну, что там? Доругались ли, доскандалили?
А было похоже - снег заметал в сандалии,
Волхвы бубнили в ритм нечетким систолам,
какой-то зверь в колено дышал опасливо,
И он был с ней неразрывно, больно, неистово,
О Боже мой, как она тогда была счастлива.
- Да, что мы всё о них... Кстати, как спасаешься,
Когда за окном такое, что не вдыхается,
Сквозь рваный снег гриппозный фонарь мигает,
Когда устало, слепо по дому шаришься
И сердце - даже не бьется, а трепыхается?
- А я вяжу. И знаешь ли, помогает.
Вяжешь - неважен цвет, наплевать на стиль,
А потом нужно обязательно распустить.
И сразу веришь - он есть. Пусть он там, далекий, но
Ест мягкое, пьет сладкое, курит легкие,
И страх отступает и в муках тревоги корчатся.
Но точно знаешь - когда-нибудь шерсть закончится.
Наверно просто быть кошкой, старушкой, дочерью
Кем-нибудь таким беззаботным, маленьким.
- Эй, девушки, заходите. Тут ваша очередь!
вы кажется, занимали тут.
Он смотрит на сутулую стать Мариину,
на Пенелопин выученный апломб.
И думает - слышишь, кто-нибудь, забери меня,
Я буду сыном, бояться собак и пломб.
Я буду мужем - намечтанным, наобещанным
Я буду отцом - надежней стен городских.
Вот только бы каждый раз когда вижу женщину -
Не видеть в ее глазах неземной тоски
И стоит ли копошиться -
когда в них канешь, как
Будто сердце падает из груди,
Как будто вместо сердца теперь дыра.
И он открывает дверь в их неброский рай
Где их паршивцы
сидят на прибрежных
камушках
и никуда не думают уходить.
@музыка: Hozier feat. Karen Cowley - In a Week
@темы: из понравившегося, Сексшоп? Я возбуждаюсь только в книжном!
А открыточки сзади чистые, и это прекрасно, потому что такие старые мне обычно попадаются только подписанные, а подписанные открытки вызывают у меня чувство неловкости: это не моя история, я не имею права на эти воспоминания. Хуже только старые фотографии - не представляю, как люди просто берут и распродают семейные фотоархивы, у меня бы рука не поднялась.
Но она оказалась вполне неплоха. Прикололо, как она разговаривала с кроликами - подобно тому, как Среда разговаривает со своими воронами. Не только ценный мех, но и три-четыре килограмма диетического легкоусвояемого шпионажа. Продолжая тему животных-помощников: с паучками, которые помогают Ананси шить (не прясть, конечно, но шитьё в наше время более актуально), здорово придумали. А вот самого Ананси по-прежнему мало.
Понятное дело, что это шутка, но это было так мило.
